Вокруг меня выпускники ВУЗов. Историки, экономисты, математики, менеджеры - все, кто только угодно.
Диплом защитила на пять. Работу отметили в числе лучших - в Поттере есть христианская мораль, есть, я доказала это. Ощущение такое, словно все это не со мной происходит.
А я теперь теолог. И Боженька меня любит.

@темы: жизненный цикл клетки;

---

большой патриотический пост-6

Виктории моей Олеговне сегодня год. Плакса-вакса, царевна-несмеяна, маленькая моя племянница - дай ей Бог хорошей, достойной судьбы.

В этом посте не будет ката. Я так хочу. Я так чувствую. А имена в рассказе заменены, потому что так нужно.

Вспоминает папа:

... Ты не помнишь ничего из этого, не видела, не знаешь. Не можешь помнить, ты слишком мала, да и живешь в большом городе, а я-то в селе жил. Я все это видел. Они были везде, свидетели этой страшной войны, безрукие, безногие, безглазые, раненые. Соседа дядьку Володьку, без ноги жил, оторвало на Смоленщине. Еще одного соседа, дядьку Олеся - он шутил, что три пальца одной руки оторвало в советско-финской, а три пальца другой руки - в Великой Отечественной, а оставшимися четырьмя он мог сделать все, что душа только могла пожелать, удивительный мастер. Дядько Васько как-то раз с нами в баню пошел, как рубашку снял, мы, пацаны, все так и сели - весь в шрамах, штопанный-перештопанный, на животе страшная рана, шитая несколько раз, большой такой, косой шрам до грудины, до нижних ребер. Ножевое, в рукопашной был. Дядько Михайла с дядьком Семёном рыбу лапали на водопаде, у дядьки Михайлы половины икры на ноге не было, еле-еле ходил. Сталинград. Дядько Семён рукой не мог работать как следует, ранило, осколки перерезали сухожилие. Смеялись, шутили, да только горчил их смех, ох как горчил.
Был у нас один еще, дядько Филипп, или просто Пилип, как его все называли. Пилип и Пилип, постоянно с цыгаркой, постоянно молчал и дымил, только ухмылялся косо. Сказали ему как-то придти на девятое мая к мемориалу - он пришел, так мы все обалдели - он в форме капитана военно-морского флота, и весь в орденах, в медалях... "Ты что ж, не знал?" - спросил меня мой отец. А я не знал, не подозревал даже. Не мог даже представить себе такого, по виду в жизнь не скажешь.
Брат двоюродный бабушки твоей, дядька Серёжка. Любил ее сильно, она его обожала, ушел в самом начале войны, погиб в Венгрии за несколько месяцев до Победы. Директриса школы нашей, Мария Ив-на, невестой ему была. Дочку родила без мужа, замуж не вышла никогда, не могла забыть, и никто не осуждал, никто и слова ей не сказал, все всё знали, всё понимали, да и что тут скажешь?
Отец соседа нашего, дядьки Володьки, тоже. Немцы угнали в плен, в концлагерь, он сбежал, пешком до родного села шел. Пришел худой, его жена заняла по соседям продуктов, наварила ему вареников, он наелся и замертво повалился. Заворот кишок... Не ел ничего, и тут такое изобилие. Была бабка-травница, отпоила его, откачала, он поправился и снова в военкомат, и воевать опять ушел - вернулся живой, с победой, с медалями... Два раза смерть обманул, третий раз она к нему уже пришла, когда он совсем старый был.
Они не ходили никуда, нет. В школы, к мемориалу, на торжества - нет, не ходили, и дед твой тоже не ходил никогда. На расспросы они тоже не отвечали, молчали все, курили, все закуривали, когда об этом речь заходила. "Не надо тебе этого знать" - говорил твой дед, и глаза у него становились прозрачные. "Не надо тебе про это, зачем тебе это надо, не надо, сынок, про войну-то говорить, это не предмет для разговору". Уходил. Курил. Плакал - без слез. И они все между собой никогда не говорили. Не могли, или не хотели, уж не знаю, но думается мне, что не могли, глаза стыли, становились стеклянные. Большая часть села ушла на войну, сто тридцать семь человек не вернулись никогда. Лежат кто где - но все их имена на мемориале, про всех помнят, и нам тоже велели. Дед твой всегда говорил, чтобы я не смел забывать никогда, иначе мне большой стыд, что не помню, за что это все было. А когда говорил, ногу растирал - тоже ранило в свое время, шрам такой большой был, я видел...

Армяне говорят, что наши умершие родственники стоят у нас за плечами. По отцовской линии - за правым плечом, по материнской - за левым. Или наоборот? Не помню, а очень хочется вспомнить.
Отец, сердце моё. Мама, душа моя.
Мой дедушка, солдат, воин, смельчак, каких поискать, молчаливый человек, человек-самолёт, тот, кто научил меня смотреть вперёд и вверх - за одним моим плечом.
Моя бабушка, женщина-цветок, боженькин одуванчик, женщина, что вынесла тяжкие годы немецкого плена, встретившая там свою любовь - за другим плечом. Ангелы мои, спасители, на них земля моя держится. Думаю об этом, пишу об этом, плачу, слезы капают на кулаки.
Люди, которые вынесли. Люди, которые победили. Семьдесят лет прошло с той победы, целая человеческая жизнь.
Перепишем историю - орут газеты. Дудки, говорю я. Пока помним мы, их дети, внуки и правнуки, пока мы несем в себе этот внутренний, неугасимый свет, ничего и никто не будет забыт.
Ничего.
И никто.

Спасибо.

@темы: жизненный цикл клетки;, размышлизмы тога - куна;, ностальгия по будущему;

---

большой патриотический пост-6

Виктории моей Олеговне сегодня год. Плакса-вакса, царевна-несмеяна, маленькая моя племянница - дай ей Бог хорошей, достойной судьбы.

В этом посте не будет ката. Я так хочу. Я так чувствую. А имена в рассказе заменены, потому что так нужно.

Вспоминает папа:

... Ты не помнишь ничего из этого, не видела, не знаешь. Не можешь помнить, ты слишком мала, да и живешь в большом городе, а я-то в селе жил. Я все это видел. Они были везде, свидетели этой страшной войны, безрукие, безногие, безглазые, раненые. Соседа дядьку Володьку, без ноги жил, оторвало на Смоленщине. Еще одного соседа, дядьку Олеся - он шутил, что три пальца одной руки оторвало в советско-финской, а три пальца другой руки - в Великой Отечественной, а оставшимися четырьмя он мог сделать все, что душа только могла пожелать, удивительный мастер. Дядько Васько как-то раз с нами в баню пошел, как рубашку снял, мы, пацаны, все так и сели - весь в шрамах, штопанный-перештопанный, на животе страшная рана, шитая несколько раз, большой такой, косой шрам до грудины, до нижних ребер. Ножевое, в рукопашной был. Дядько Михайла с дядьком Семёном рыбу лапали на водопаде, у дядьки Михайлы половины икры на ноге не было, еле-еле ходил. Сталинград. Дядько Семён рукой не мог работать как следует, ранило, осколки перерезали сухожилие. Смеялись, шутили, да только горчил их смех, ох как горчил.
Был у нас один еще, дядько Филипп, или просто Пилип, как его все называли. Пилип и Пилип, постоянно с цыгаркой, постоянно молчал и дымил, только ухмылялся косо. Сказали ему как-то придти на девятое мая к мемориалу - он пришел, так мы все обалдели - он в форме капитана военно-морского флота, и весь в орденах, в медалях... "Ты что ж, не знал?" - спросил меня мой отец. А я не знал, не подозревал даже. Не мог даже представить себе такого, по виду в жизнь не скажешь.
Брат двоюродный бабушки твоей, дядька Серёжка. Любил ее сильно, она его обожала, ушел в самом начале войны, погиб в Венгрии за несколько месяцев до Победы. Директриса школы нашей, Мария Ив-на, невестой ему была. Дочку родила без мужа, замуж не вышла никогда, не могла забыть, и никто не осуждал, никто и слова ей не сказал, все всё знали, всё понимали, да и что тут скажешь?
Отец соседа нашего, дядьки Володьки, тоже. Немцы угнали в плен, в концлагерь, он сбежал, пешком до родного села шел. Пришел худой, его жена заняла по соседям продуктов, наварила ему вареников, он наелся и замертво повалился. Заворот кишок... Не ел ничего, и тут такое изобилие. Была бабка-травница, отпоила его, откачала, он поправился и снова в военкомат, и воевать опять ушел - вернулся живой, с победой, с медалями... Два раза смерть обманул, третий раз она к нему уже пришла, когда он совсем старый был.
Они не ходили никуда, нет. В школы, к мемориалу, на торжества - нет, не ходили, и дед твой тоже не ходил никогда. На расспросы они тоже не отвечали, молчали все, курили, все закуривали, когда об этом речь заходила. "Не надо тебе этого знать" - говорил твой дед, и глаза у него становились прозрачные. "Не надо тебе про это, зачем тебе это надо, не надо, сынок, про войну-то говорить, это не предмет для разговору". Уходил. Курил. Плакал - без слез. И они все между собой никогда не говорили. Не могли, или не хотели, уж не знаю, но думается мне, что не могли, глаза стыли, становились стеклянные. Большая часть села ушла на войну, сто тридцать семь человек не вернулись никогда. Лежат кто где - но все их имена на мемориале, про всех помнят, и нам тоже велели. Дед твой всегда говорил, чтобы я не смел забывать никогда, иначе мне большой стыд, что не помню, за что это все было. А когда говорил, ногу растирал - тоже ранило в свое время, шрам такой большой был, я видел...

Армяне говорят, что наши умершие родственники стоят у нас за плечами. По отцовской линии - за правым плечом, по материнской - за левым. Или наоборот? Не помню, а очень хочется вспомнить.
Отец, сердце моё. Мама, душа моя.
Мой дедушка, солдат, воин, смельчак, каких поискать, молчаливый человек, человек-самолёт, тот, кто научил меня смотреть вперёд и вверх - за одним моим плечом.
Моя бабушка, женщина-цветок, боженькин одуванчик, женщина, что вынесла тяжкие годы немецкого плена, встретившая там свою любовь - за другим плечом. Ангелы мои, спасители, на них земля моя держится. Думаю об этом, пишу об этом, плачу, слезы капают на кулаки.
Люди, которые вынесли. Люди, которые победили. Семьдесят лет прошло с той победы, целая человеческая жизнь.
Перепишем историю - орут газеты. Дудки, говорю я. Пока помним мы, их дети, внуки и правнуки, пока мы несем в себе этот внутренний, неугасимый свет, ничего и никто не будет забыт.
Ничего.
И никто.

Спасибо.

---

Моему девственному аску срочно нужны вопросы.
ask.fm/Nephie_Les

запись создана: 31.10.2014 в 21:10

---

*пылает и горит*

Название: Guardian
Автор: Lesolitaire
Фэндом: A song of ice and fire (Game of thrones)
Пейринг: Безликий/Девочка
Рейтинг: R
Жанр: гет, ангст, психология, AU
Предупреждения: OOC
Саммари: И сказал им Пилат: «се, Человек!» Когда же увидели Его первосвященники и служители, то закричали: «распни, распни Его!» Пилат говорит им: «возьмите Его вы, и распните; ибо я не нахожу в Нем вины». (Ин.19:5)
Посвящение:  (С)аша, моему доброму ангелу. Спасибо тебе.
Размер: мини
Статус: закончен

гореть со мной

You, you in the chaos feigning sane
You who has pushed beyond what's humane
Them as the ghostly tumbleweed
And where was your watchman then?



- Глаза девочки закрыты, и она не видит то, что впереди неё. И то, что позади, тоже не видит. Девочка чувствует преграду и ничего с ней не делает.

Девочка, что тренировалась с мечом, сердито фыркнула, и с раздражением сдула со лба прилипшую прядь волос.

- Волосы мешают мне, - пожаловалась она. - От них одни только проблемы.

- С длинными волосами девочке будет легче изменить внешность. Девочка должна это понимать.

Девочка сердито бросила меч и прошла мимо, мазнув человека волосами по лицу - но он успел уловить её улыбку. Острую, едва тронувшую губы, бликом сверкнувшую на ее прекрасных зубах.

Волчью улыбку.

Человек только вздохнул, провожая её взглядом.

***

Безумие владело им. Днем и ночью, утром и вечером, в час зари и в самый тёмный час, что случается только перед рассветом. Он уже и забыл, каково это - и новое-старое знание обожгло, словно он напился из пригоршни ночной тени.

Он привык наблюдать за ней. Он долго следовал по её пятам, узнавал её шаги, слышал дыхание и мог различить её запах. На какое-то безумное мгновение он сам превратился в волка, рыщущего по следу - но иначе не получалось. Девочка завладела его мыслями и разумом, и случилось это впервые за много лет. Странное, щекочущее под ребрами, полузабытое чувство. Приятное донельзя, отдающееся сладостными толчками где-то пониже горла, у самых у ключиц.

Когда-то у человека была женщина. Когда-то у человека была мать. Когда-то у человека была сестра... или не была? Человек не помнил ничего из того, что происходило с ним до того самого момента, когда он отказался от своего лица, своих мыслей и своих чувств. В тот самый момент, когда он оставил все своё прошлое у ног Многоликого, он оставил и свои воспоминания. Даже чувства, которые когда-либо были испытаны, он тоже оставил - и теперь то, что творилось с ним, он не мог описать. Он словно бы снова стал мальчишкой-подростком, мятущимся и больным - и это не делало ему чести, как Безликому.

- Что не так? - спросила его девочка, и он выпрямился.

- Всё не так, - ответил Безликий и подошёл к своей подопечной поближе. - Чему я учил девочку, пусть она вспомнит. Она очень уж много думает, это мешает, - он взял ее за запястья и прижался к ее спине. - Человек управляет движениями, и девочка напряжена. Легче, аккуратнее, внимательнее, - он управлял ее руками, а она, задержав дыхание, не сопротивлялась ему. - Пусть девочка оставит свою силу. Это не тот случай, где она должна применяться. Пусть девочка танцует. Выпускает воду из тех, кто недостоин этой воды. Нужно плясать, как девочка делала это раньше. Человек знает, что девочка может. Повтори, человек будет держать тебя.

Девочка выдохнула и сделала выпад. Ткань на манекене вспучилась от укола мечом, порвалась и из нее посыпались опилки.

- Хорошо, - прошептал Безликий. - Так и надо. Девочка быстро вспоминает. Пусть же она вспоминает об этом почаще.

Она рассмеялась и мягко отстранилась, пырнув манекен еще пару раз, легко отскочила, приняв стойку водяного плясуна. Манекен, который она рубила, словно бы жалобно застонал под градом ударов, и упал набок, осыпаясь содержимым.

- Всё правильно. Всё верно. Урок закончен, и девочка может идти. Как твоё имя, дитя?

- Никак, - девчонка залихватски присвистнула и подбросила свой меч. - У меня нет имени.

Она ушла, пританцовывая, напоследок взглянув Человеку прямо в глаза, и её шаги стихли в гулком лабиринте коридоров.

Безликий остался один и закашлялся. "Арья, Арья моё имя", - говорили ее глаза. "Оно перекатывается на языке четырьмя чёрными жемчужинами и слетает с уст легко и плавно, словно морская волна. Арья моё имя, человек, запомни и повтори, запечатай его в своём сердце - скоро о нём не будет знать никто, кроме тебя".

Только сейчас он понял, что возбуждён, и это удивило его так, как ничто прежде не удивляло.

***

Он называл её Девочкой или Волчонком. Привык, да и прозвище как нельзя лучше характеризовало эту маленькую злючку, родившуюся в свое время благородной леди, наследницей одного из Великих Домов Вестероса. Все те годы, пока она была в обучении, она была Девочкой - безымянной, как и множество других.

Он звал ее так всегда - до того самого дня, как почувствовал идущий от ее тела запах, которого не было прежде. Тяжелый, земляной запах, непохожий на все остальные, пробирающий до самых костей. Запах крови.

- Девица пришла к человеку, и человек приветствует ее, - сказал он ей на следующий день. Она насупилась, посмотрела исподлобья.

- Почему ты назвал меня девицей?

- Вчера уходила девочкой, а сегодня пришла девицей, - ответил он и увидел, как в ее глазах плещется страх. - Девочка больше не дитя, и человек это чувствует.

- Я не хочу так, - от отчаяния, промелькнувшего в ее голосе, ему стало не по себе. Волчонок обняла себя за плечи, сгорбившись и мигом стала похожа на маленького воробья с перебитой лапкой. - Я не хочу быть женщиной. От этого одни только проблемы, я не хочу, слышишь? Называй меня девочкой. Прошу тебя. Пожалуйста.

- Как девочке будет угодно, - сказал он тогда, и она выдохнула, слабо и благодарно улыбнувшись. - Время для занятий. Девочка должна задуть свечу - беззвучно, чтобы никто не смог этого услышать.

Он наблюдал за тем, как она старается. Он наблюдал за тем, как она складывает губы в трубочку, как аккуратно выдыхает, стараясь, чтобы ее дыхания не было слышно. Наблюдал за ее руками, за волосами, за каждым движением пальцев - и ему чудилось, будто внутри извивается клубок скользких и мокрых дорнийских змей. Клубок сворачивался и болезненно давил, отдаваясь в паху.

Человеку это не нравилось - полузабытые чувства не вызывали у него доверия, заставляли замирать и настороженно прислушиваться, зорко следя за тем, чтобы никто не заметил его смятения.

Никто - и девочка в первую очередь.

***

Женщина, к которой он пришел поздно ночью, занималась домашними делами. Она протирала деревянные поверхности и мыла посуду, она пила из чашки тонкого фарфора, она напевала, тихо и хрипло, и, казалось, что ей нет дела до того, что происходит вокруг - но когда он, тихий, словно тень, проскользнул в ее окно, она замерла и улыбнулась самым краем губ - он почувствовал эту ее усмешку даже стоя за ее спиной.


- Человек пришёл к женщине, - выдохнула она, не отрываясь от своего занятия. - Женщина рада приветствовать Безликого. Пусть ее дом будет гостеприимным для него - возьми хлеб, он на столе.

Безликий взял краюху хлеба и надкусил - только после этого женщина повернулась к нему. Молодая женщина, с короткими вьющимися волосами и глазами странного оттенка, она наблюдала за каждым его движением и в её позе, расслабленной и непринуждённой, читалось истинное спокойствие. Она не боялась его - даже несмотря на то, что он мог бы быть её убийцей.

- Женщина получила право носить имя, так почему же она им не пользуется? - спросил Безликий насмешливо.

- Человек тоже получил это право, - ответила она ему с серебристым смешком, от которого волосы на затылке встали дыбом. - Почему же он не называет его?

Он оставил этот вопрос без ответа. Женщина вздохнула.

- У человека бьётся сердце. У него слабы колени и немеют ладони, человек не может есть и пить, и в его голове мечутся мысли, - заметила она тихо. - Женщина знает, зачем человек пришёл. Женщина не может ему помочь.

- Может, - отозвался он. - Человек привел к женщине того, кого нужно обучить пляске воды.

- Женщина не помнит пляску воды, - отозвалась его собеседница довольно резко. - Единственное, что может сделать женщина для этого дитяти - научить её варить лунный чай.

- Женщина сделает это, - сказал человек с нажимом, и из-за его спины вышла девочка. - И сделает прямо сейчас. Или женщине следует напомнить о том, что она забыла помимо пляски воды?

Тишину, повисшую между ними, можно было разрезать напополам и распродать на базаре. Женщина смотрела в глаза мужчины спокойно, но губы ее скривились в презрительной усмешке.

- Женщина сделает то, что говорит Безликий, - прошептала она горько и прикусила большой палец правой руки. - Слушай внимательно, дитя. Женщина никогда никому не рассказывала об этом, и расскажет только один раз.

Она отвела девочку в сторону. Они говорили долго и тихо, а Безликий наблюдал за ними, полуприкрыв глаза.

- Она выполнила то, о чем ты просил, - произнесла девочка через какое-то время, и подошла к своему наставнику. - Нам пора идти. Спасибо тебе.

- Именно так, - отозвалась женщина тихо. - Дитя еще придёт к женщине, и дитя знает, когда придёт то время.

Человек кивнул и поклонился. Женщина поклонилась в ответ.

- Валар моргулис, - прошептала она и поднесла три пальца к щеке. - Больше женщина Безликому ничего не должна.

***

Девочка училась и умела куда больше, чем умел он сам в её годы. Чужие личины словно бы прирастали к ее лицу самостоятельно, она распознавала яды по цвету и запаху, она изменилась за годы обучения так, что никто не смог бы узнать ее там, где она родилась - даже родные отец и мать. Походка девочки стала плавной и кошачьей, она словно бы сливалась с тенями на стене и земле - и порой она могла даже застать Безликого врасплох.

Он смотрел на неё, смотрел как и долгие годы до того, он наблюдал за ней неотрывно, минутами и часами, он смотрел на её изменившуюся фигуру и длинные волосы, он смотрел на её лицо, что она отказывалась менять на чужое в редкие часы досуга, он наблюдал за её движениями, чувствовал её дыхание всей кожей - и вспоминал. Вспоминал о том, как однажды, еще до того, как посвятить себя Многоликому, будучи мальчишкой, попал на турнир в Харренхолле. Вспоминал и женщину, что увидел тогда, женщину, что стала яблоком раздора для всех Семи Королевств в тот самый момент, когда белокурый и белолицый принц положил на её колени венок из индигово-синих роз. Человек не помнил её имени, но помнил лицо - и это же лицо он видел перед собой каждый день.

С первого взгляда, девочка походила на женщину как две капли воды. Словно бы мёртвая родилась снова и отдала ей свою личину, пожертвовав её, как и многие безымянные, что приходили в Храм за великим даром. Однако, цепкий взгляд вылавливал все новые и новые черты, что никак не могли принадлежать той женщине, что была на турнире в Харренхолле. Округлый лоб. Светлые серые глаза. Подбородок, что был острее, чем у той, кого он видел. Девочка походила и не походила на женщину одновременно - она была красива, но красота ее была диковатой и резкой, словно у той самой синей розы, что была вплетена в венок королевы любви и красоты.

- Лианна, - прошептал человек пересохшими отчего-то губами. - Лианна Старк. Вот какое у красавицы было имя.

"Девочка не Лианна", - отозвался внутренний голос. "Девочку зовут Арья. Арья Старк из Винтерфелла, Арья-надоеда, Арья-лошадка, Арья-Волчонок. Милая девочка, светлая девочка, славная девочка, семь-и-десять лет, как же быстро она стала девицей".

Имена и прозвища приходили из ниоткуда и уходили в никуда - человек не мог сказать, откуда он все это знает, как и не мог объяснить болезненного напряжения в паху. Ему не нравились эти ощущения, они напрягали его и не давали спокойно размышлять - словно бы в его теле снова поселился истеричный, гордый и охочий до женского тела подросток. Такого он не ощущал очень давно, несмотря на то, что и был мужчиной.

Ничего поделать с собой, тем не менее, он не мог.

- Я была у той женщины, - раздался вдруг совсем рядом ее голос, и человек про себя порадовался, что ряса и плащ надежно скрывают его конфуз. Девочка стояла совсем рядом и подкидывала большое красное яблоко. - Она сказала, что я уже готова.
Человек прикрыл глаза и улыбнулся.

- Так и есть, милая девочка, - ответил он. - Девочка готова к посвящению. Но прежде...

Он не договорил - она протянула ему яблоко.

- Что прежде? - спросила она.

- Прежде девочка должна принести три жертвы, - Безликий принял яблоко, едва заметно коснувшись пальцами её ладони. - Ей нужно впервые поменять то, что она имеет, оставить то, что ещё к ней вернётся и отдать то, с чем она родилась. Когда она это сделает, она будет Безликой.

- Отдать? - переспросила маленькая Волчица. - Кому и что я должна отдать?

- Девочка сама должна понять, - ответил ей человек. - Важно, что это добровольная жертва. Это свободное решение.

- Я подумаю. Спасибо тебе за подсказку, - волчица хмыкнула, и танцующей походкой удалилась в сторону статуи Неведомого.

Человек повертел яблоко в руке. Полюбовался глянцевым отблеском кожуры, протер и надкусил.

Яблоко оказалось сладким.

***

Минуты покоя тянулись невыносимо медленно.

Человек недовольно хмыкнул и потянулся - затёкшие позвонки многообещающе хрустнули, и шея на долю секунды сделалась ватной. Безликий поморщился от неприятного ощущения, и, дернув за веревку, подлил горячей воды в огромную бадью, предназначенную для мытья.

Вода исходила паром, и человек опустившись по самую шею, прикрыл глаза. Ему не хотелось думать и видеть, ему не хотелось слышать и чувствовать - ему хотелось только утекать вместе с водой вдаль - отрешившись от всего, что держало его на земле. Стать быстрым, как река, неслышным, словно поток, тихим, как тень - и плыть... плыть...

Шорох рядом не заставил его открыть глаза - хоть волнение и прошлось по позвоночнику колючей волной, удивление было сильнее.

- Зачем девочка пришла сюда? - спросил Безликий тихо. - Зачем она нарушает покой человека?

- Я принесла тебе кое-что, - ответила ему девочка, и только тогда он открыл глаза.

Она стояла перед ним - остриженные волосы разметались и прилипли к шее, глаза словно бы заволокло паром, а губы приоткрылись от жары. Обнаженная, неожиданно маленькая и хрупкая без одежды, растерянная и беспомощная, она, тем не менее, сверкала на него глазами, и в этих глазах плескалась отчаянная, почти болезненная решимость.

- Милая девочка, - голос неожиданно отказал своему владельцу, и человек захрипел. - Славная девочка, добрая девочка. Человек не согласен. Он не просил об этом, и девочке не стоит...

- Это не тебе решать, - отрезала она, наклоняясь над ним и упираясь руками в бортики бадьи, отрезав все пути к побегу. - Это не обсуждается, - она залезла в бадью и встала на колени, нависнув над Безликим. - Ты говорил, что я могу отдать то, с чем родилась. Подарить то, с чем шла всю свою жизнь. Я приняла решение и выбрала того, кому преподнести этот дар. Не смей мне возражать! Многоликий Бог знает о том, и принял мою жертву.

"Валар дохаэрис", - успел только подумать человек отстранённо, прежде чем захлебнуться собственным дыханием - девочка опустилась на него сверху, коротко вскрикнув.

"Многоликий Бог принял жертву", - подумал он зло, и впился пальцами в ее ягодицы. Волчица лишь шире раздвинула ноги и подалась вперед, тягуче, протяжно застонав. Человек коротко выдохнул, и двинулся в ответ, проникая в неподатливое тело - грубо, очень грубо. Девчонка лишь улыбнулась - по воде поплыли бледные кровавые разводы.

Он плохо помнил ту ночь. Помнил только то, что в какой-то момент девчонка укусила его за плечо. Помнил и то, что весь пол оказался залитым водой, когда они, мокрые, обессиленные и дрожащие, наконец оторвались друг от друга. Он не давал ей передышки, она не желала уступать, они измучили друг друга и самих себя, и думать об этом было отчего-то стыдно, горячо и мокро. И змеи в его животе наконец-то сыто заурчали, принимая бесценную жертву, напитываясь её кровью.

- Я уже стала никем? - спросила она, кутаясь в плащ и болтая ногами, пока он собирал тряпкой с пола пролитую воду. - Я стала Безликой?

Человек бросил тряпку на пол и посмотрел на неё совершенно другим взглядом. Новым, совершенно незамутнённым взглядом - всепонимающим, всеобъемлющим, всепрощающим.

- Нет, - ответил он тихо, и коснулся губами округлого, белого лба. - Девочка всё ещё Арья Старк.

В тот момент, как ее имя выскочило из его уст чёрными жемчужинами, ему показалось, что с ними выскочила и его душа. Девочка, что подарила ему то, с чем родилась, сама того не зная, приковала его к себе своей кровью.

Девочка приняла эту душу в свои руки и прижала к груди.


I'll be your keeper for life as your guardian
I'll be your warrior of care, your first warden
I'll be your angel on call, I'll be on demand
The greatest honor of all as your guardian.


Диплом? Какой такой диплом?

Обзорам:

[L]Nephie Les.[/L]<a href="http://nephieles.diary.ru/p203857290.htm">горит и пишет</a> по Якен/Арья.

запись создана: 24.04.2015 в 01:10

@темы: творческая эпилепсия;

---

Игра свет Престолов

Пятый сезон Игры Престолов делает мне больно.

спойлеръ алертъ

Я читала все книги. Все, без исключения, и последнюю перечитала не так давно, около трех недель назад. Поэтому то, что делают сценаристы, по большей части вызывает у меня нездоровое пылание в одной известной области.
Во-первых, линия Сансы и Рамси. Пиздец. Серьезно, пиздец. И омерзительнейший Бейлиш, который только толкает девчонку в пекло. Какая там любовь к ее матери, какое там проецирование чувств на девочку - Бейлиш ведет себя как самый стереотипный и самый ужасный еврей на свете, пекущийся только о собственной выгоде, и ни о чем более. Странно, что Санса ему верит, я бы точно не поверила на стадии "выйди-ка ты, деточка, замуж за бастарда, сына убийцы твоего брата, жестокого и невменяемого уродца". Хотя, есть шанс реабилитироваться Теоше Грейджою, если он удосужится спасти ее.
Бриенна удивляет еще больше. Женщина же не такая глупая, ну в самом-то деле!
Томмен вдул Маргери. Вот так вот взял и вдул. Тринадцатилетний по сериалу мальчик. А, Кеттлблэков в сериале тоже нет и не пахло ими. Теряется сразу вся суть конфликта с Его Воробейшеством, как теперь Серсею будут тянуть за уши, не знаю и знать не хочу.
Джейме и Бронн. Я умолчу про внезапно красивую Лоллис, умолчу про Дорн - эти двое прекрасно друг другга взаимно троллят, вот кто спелся.
Эллария. Да шо ж вы делаете с Элларией, изверги, она прекрасная женщина Т_Т
Тирион и Джорах с Варисом. Вот уж кто порадовал меня, они хороши как никогда.
Про Стену и Дейнерис даже говорить не хочу, я стараюсь скипать эти части, логика там померла еще во втором сезоне.
Линия Арьи внезапно слишком прекрасна, чтобы о ней говорить, жду развития с нездоровым нетерпением.

Сижу и горю по пейрингу Якен х Арья. Ничего не могу сделать. Диплом, говорите? Какой такой диплом? Хотя, я начала вторую главу наконец-то.

@темы: жизненный цикл клетки;, учебное-лечебное;, размышлизмы тога - куна;, привет от крыши;

---

деанона пост

Название: Легенда об Амэ-онне, женщине дождя
Автор: Lesolitaire
Бета:  Julie Snow
Размер: мини,
Пейринг/Персонажи: Ами/Зой, генсен и Серенити/Эндимион на заднем плане
Категория: гет
Жанр: AU, психология, ангст, занавесочная история
Рейтинг: PG
Краткое содержание: легенда о прекрасной принцессе Амее, Серебряном Тысячелетии, молодом генерале Зойсайте да о женщине дождя Амэ-онне, что появляется в ненастные ночи
Примечание: в данном фике тринадцать лун - тринадцать лет

пыщ

Светлы воды Туэ-даэмхаан, Великой Воды, Матери Всех Рек что дала жизнь водным существам, обитающим на благословенной меркурианской земле. Благословенны земли Меркурия, первой планеты от Солнца, дочери бога огня и камня. Светел день на планете сей, ясна ночь, миллиарды звезд, разлитых по небу, освещают дорогу путникам и милостиво укрывают влюбленных.

Множество народностей населяет благословенный Меркурий, но главнейшим является водный народ, потомки воды и плоти, они населяют большую часть этой благословенной земли и правят ею. Множество из них — мудрейшие и образованнейшие, светоч своего времени, величайшие и воспетые за прозорливость свою.

Не о многих складывали сказания да песни. Немногие удостоены почести быть упомянутыми в Великих Свитках. Но те немногие, что находятся в них, по праву занимают положенное место.

В одной из династий меркурианских правили король Гермес и прелестная супруга его, королева Алессандрина. Король был отважен и смел, королева — добра и милосердна, люди их любили и королевство процветало в мире и благополучии. Лишь одна мысль омрачала их радость — не было у них наследника, должного унаследовать престол. Девять долгих лет пыталась королева зачать дитя, но все было тщетно.

На исходе тринадцатой луны от правления короля Гермеса, о рождении дитя возвестили королеве Алессандрине девять мудрейших из святилища Посейдонова. Говорили они, что дитя возлюбленное станет великим спасением, одной из Избранных Спутниц великой правительницы, свечой во тьме. Говорили также, что станет девица самой прекрасной и мудрой из тех, что рождала только благословенная меркурианская земля. Щедро наградила королева девятерых старух, и пророчество из сбылось вскоре — у королевы родилась прелестная дочь, и имя ей было Амея.

Наступили для королевства светлые дни. Росла принцесса Амея, радовала всех, кто окружал ее, и не было в ней изъяна. Утешение она находила в книгах, детскими игрушками стали для нее древние свитки да пыльные тома, и она по праву считалась самой образованной и умной из всех членов правящей династии.

Время текло, годы шли, и сровнялось принцессе шестнадцать лун. В день ее рождения королеве пришло письмо со сверкающей печатью Верховной Правительницы, лунной королевы Серены, где она напоминала, что юной Амее надлежит немедля явиться ко двору, дабы войти в свиту юной принцессы Серенити. Принцесса, скучавшая без новых впечатлений, была чрезвычайно довольна и счастлива появившейся возможности, и в тот же день был подготовлен телепорт, ведущий на Луну. Неспокойно было королеве Алессандрине, тяжко было ей на душе, ибо предсказали ей девять мудрейших, что не будет у Меркурия новой королевы, ибо погубит девицу человек с волосами цвета кровавого янтаря. Принцесса же, не зная о терзаниях материнского сердца, в тот же день отправилась на Луну.

И наступили для Амеи веселые деньки. Принцесса Серенити, в свиту к которой ее определили, оказалась милой улыбчивой девушкой с волосами цвета солнца и лучистыми синими глазами. Остальные принцессы — гордая марсианка Кенна, милая юпитерианка Лили да улыбчивая венерианка Нейэли — стали ей подругами. Балы да приемы, тренировки и военный церемониал, магия и книги — как тут было не потерять голову? Забыла принцесса все наставления материнские, забыла про планету родную, да про книги свои любимые — увлекло ее дело воинское да жизнь придворная.

Однажды на балу придворном, в честь мирного союза Земли и Луны устроенном, появились необычные гости. Внешность их была не характерной для подданных планет Лунного Альянса, да и стать, и манеры выдавали в них пришельцев. Выделялись на их фоне пятеро молодых людей — сам молодой принц Эндимион с телохранителями. Как увидел принц прекрасную принцессу Серенити, так загорелись его глаза — и принцесса ответила ему нежным румянцем, ибо нежно любили они друг друга уже достаточно долгое время, тайком от всех, кто окружал их, даже от ближайшей свиты. На том же балу встретила Амея молодого лорда, командующего Европейским регионом, озорного, стремительного молодого человека, лорда Зойсайта. Красив был генерал, ростом высок, телосложением крепок, манерами учтив, речь его звучала, как ласковый ручей, а взгляд, который он подарил принцессе, и вовсе словно бы опалил ее жаром с ног до головы. Но самым примечательным в генерале были его волосы — длинные волосы, изумительного цвета, цвета червонного золота, отливающие красноватым. Полюбили друг друга молодые люди. Не мил стал свет принцессе Амее, чужда стала Луна и ее мягкий свет, забылись благословенные земли родного Меркурия. Тянуло ее на Землю, на прекрасную, голубую Землю, к океанам глубоким, к теплой, плодородной почве да гладким камням, к широким, гордым степям да густым зеленым лесам, к полным рекам да соленым морям, к вольному ветру и дикой, нетронутой, первозданной красоте. Все чаще она улетала туда, сопровождая свою принцессу, и остальные ее подруги последовали их примеру — каждая из них тоже увлеклась молодым лордом из свиты принца. Наслаждались свободой юные защитницы да в объятьях молодых лордов осматривали красоты, их окружающие, купались они в любви своей, которая, словно вино выдержанное, кружила им головы — и не ведали о том, что подбиралось к ним древнее, отвратительное зло.

Они не успели ни опомниться, ни сообразить, что произошло — в одночасье Земля стала недоступной для посещений, потемнела, словно опаленная огнем. Начались тяжелые, кровопролитные войны — до Лунного Альянса долетали отголоски тех ужасных событий, что происходили там. Металась, заламывая руки, прекрасная принцесса Серенити, кусала пальцы гордая Кенна, тихо плакала милая Лили, хмурилась ранее улыбчивая Нейэли, а Амея безостановочно шептала слова молитвы богу Посейдону, покровителю своему — о спасении чужой души, души возлюбленного ею генерала. Время шло медленно, слухи были все ужаснее, от принца и генералов не долетало ни единой весточки, и терпение правительницы Селены было на исходе. Она приказала устроить бал, чтобы хоть как-то разрядить уныние и панику, царящую в ее королевстве, и каждая из принцесс получила приказ непременно быть на том балу.

Одевалась Амея на тот бал так, словно то был последний бал в ее жизни. Тяжелые украшения, шуршащий, прохладный шелк не приносили прежнего удовольствия — они словно бы тянули Амею вниз, прижимали камнем горьким к гладкой выбеленной брусчатке, устилающей полы Лунного Замка. Веселиться не получалось — кусок застревал в горле, вино неприятно першило, и отчаянно, до боли хотелось плакать. Исчезла вдруг принцесса Серенити, вызванная на приватный разговор незнакомцем, затихла музыка — неясный шум и крики прояснили вбежавшие в бальный зал жрецы Луна да Артемис, объявившие о нападении землян на Луну. Принцессы облачились в одежды военные, кинулись защищать государство, Альянс да милую Серенити, которой в верности клялись — да только лежала их милая Серенити в луже крови на теле своего возлюбленного, пронзенная мечом.

Сенши разделились. Амея, обезумевшая от боли потери своей, сражалась с ожесточенностью, не разбирая пути, не чувствуя боли от ран. Ее ледяное копье разило без устали, падали, сраженные ею, земляне, и вот оказалась она лицом к лицу с их предводителем. Заляпанная чужой запекшейся кровью, уставшая и почти не дышавшая от боли, навалившейся на тело, узнала она волосы, волосы цвета кровавого янтаря. Перед ней стоял ее возлюбленный, принявший стезю тьмы. Глаза его, прежде ласковые, смотрели теперь холодно и с презрением, он ехидно улыбался и наблюдал за каждым ее движением, явно примериваясь к тому, чтобы насадить ее голову на свою пику.

Заплакала, зарыдала Амея. Видела она, как упала Кенна, опаленная пламенем, как вонзился безжалостный меч в грудь Лили, да как угасла Нейэли, приковавшая себя цепью Любви к возлюбленному и сгоревшая вместе с ним. Горько стало ей. Метнула она копье в молодого генерала, копье ледяное, не знающее промаха — и вошло оно ему точно между ключиц, в прореху между доспехами и кольчужным капюшоном. Генерал упал, захлебываясь собственной кровью, а Амея, не помнящая себя, переместилась на Меркурий, к реке полноводной, Матери Всех Рек. Меркурий, опаленный войной, казался безлюдным и вымершим. Бросилась Амея в бушующие воды Туэ-даэмхаан, и поглотила ее пучина, и не осталось ни следа от прекрасной и мудрой воительницы, сгинула она бесследно в бушующих волнах.

Велики воды Туэ-даэмхаан, течет она спокойно, Матерь Всех Рек, множество тайн хранит, хранит она и могилу Амеи, принцессы, воина мудрости. Спокойна и Земля, не разрываемая на части демоном и злом, посеянным им. Да только иногда ненастными ночами встречается заплутавшим прохожим женщина, слизывающая дождевые капли со своих рук, женщина, за которой по пятам идет дождь, живительный дождь, поящий землю да очищающий ее, и имя этой женщине — Амэ-онна, в память о бедной принцессе, отдавшей жизнь свою за любовь к земному лорду.

***

— Что ты читаешь, Ами?

— Книгу. Я нашла ее в развалинах Серебряного Тысячелетия и взяла с собой, — Мицуно показала кожаную обложку большой черной кошке, и та, подойдя, коснулась книги носом. — Как ты думаешь, что это может быть?

— Ты не догадываешься? — кошка прищурилась, разглядывая девушку поочередно то одним, то другим глазом. — Тебе ничего не напоминают истории, которые там написаны?

— Да нет, — Ами пожала плечами. — Красивые легенды, незнакомые и красивые, не более того. А что, это должно быть мне знакомым?

— Нет, неважно, — кошка потянулась и вскочила. — Пойдем, девочки тебя ждут.

Хлопнула дверь, щелкнул замок. Ами Мицуно, Сейлор Меркури, бежала навстречу к своим подругам, и черная кошка Луна бежала впереди, указывая ей дорогу.

Ветер ласково коснулся страниц забытой на подоконнике книги, и та зашелестела, словно бы шепча что-то полузабытое.

Название: Инициация
Автор: Lesolitaire
Бета:  Julie Snow,  Ортенсия
Размер: мини, 2479 слов
Пейринг/Персонажи: Ами\Зой
Категория: гет
Жанр: AU, PWP, мифические существа.
Рейтинг: R
Краткое содержание: Иногда не следует лезть туда, где никого обычно не бывает.
Примечание: fellatio — самый что ни на есть банальный минет.

пыщ

— Прекрасна Земля с её феодами и замками, с её балами и путешествиями. Прекрасен принц земной, Эндимионом зовущийся. И четверо лордов, окружающие принца земного, не на много отстают от него в красоте, уме и воспитанности.

— Луна, прекрати. Мы на бал собираемся, а не в сказку!

— Принцесса, вот скажите честно, что было в приглашении?

— Венера, отстань, — девчонка, смеясь, перекатилась через кровать на другую половину комнаты. — Я тебя не за тем позвала! Нам к балу готовиться надо! Где твоя кремово-желтая туника?

— Принцесса, я в последний раз спрашиваю, что было в приглашении? Почему вы с Луной от нас его прячете? Девочки!

Означенные девочки дружно занялись «очень срочными делами» — Меркури перелистнула страницу очередной книги, Юпитер подхватила расческу и принялась начёсывать челку, а Марс, сидевшая на полу возле камина, резко свела ладони и закрыла глаза, будто медитируя. Светловолосая принцесса топнула ногой и обернулась обратно к кошке:

— Луна! Я требую!

— Венера, успокойся. Это всего лишь просьба о посольстве Лунного Альянса на Земле. Там не сказано, кто должен отправиться к ним, но королева решила выбрать вас пятерых — Серенити надо понимать обстановку не только из уст советников, — Луна потопталась по кровати и улеглась рядом с подушками. — Тебе ли объяснять, как это важно, — кивнула она на Серенити.

Та, будто разговоры велись не про нее, сидела на подоконнике, свесив ноги на сторону улицы и что-то напевала с набитым рахат-лукумом ртом. Венера покачала головой — их принцесса была слишком беззаботна, поэтому желание королевы сделать её хоть немного серьёзнее было вполне себе понятно.

Несколько часов спустя девушки, одетые по-дорожному, с небольшой поклажей в руках, стояли в большом холле дворца в ожидании Серенити. Меркури никак не могла оторваться от захватывающей книги, Венера подтрунивала над тем, что у неё все книжки захватывающие. Марс и Юпитер размышляли о том, насколько долго на сей раз придется ждать принцессу. В этот момент со стороны красивой широкой лестницы донеслись звуки шагов и, обернувшись, девушки увидели королеву и принцессу, спускавшихся к ним и о чем-то спорящих.

— Мама, это нечестно! — донесся до них голос принцессы. — Я не хочу на Землю так надолго!

— Послушай, ты же сама хотела показать, что ты взрослая. Вот тебе шанс — докажи это.

— Ну не на несколько лет же!

— Ты всегда сможешь отказаться и вернуться домой, моя маленькая леди, — мягко улыбнулась королева. — Только будь добра присутствовать на балу, дорогая.

Серенити только недовольно топнула ногой, поудобнее перехватила котомку с Луной и, подарив матери сердитый чмок в щеку, ринулась к хихикающим подругам.

— И только кто что скажет насчет маленькой леди — стукну церемониальным мечом! — пригрозила она, становясь между Марс и Венерой. Полыхнула вспышка.

Погасло свечение телепорта и девушки обнаружили себя на балконе Золотого Дворца. К ним подошли принц Эндимион и один из его лордов, поклонились и пригласили пройти внутрь.

— Я предполагала, что будет больше встречающих! — обиженно протянула Серенити.

— Надеюсь, что это не урон вашему сану, принцесса, — насмешливо ответствовал Эндимион. — Трое моих лордов отбыли по неотложным делам, но вернутся к вечеру. А никого другого в цели вашего визита я посвящать бы не хотел.

— Простите, принц, я не подумала, — Серенити очаровательно улыбнулась, и Эндимион кивнул ей.

Они прошли через анфиладу залов и лестниц к комнатам для гостей. Эндимион предупредил, что всеми вопросами относительно размещения и личных просьб занимается лорд Кунсайт, извинился и отбыл прочь.

Девушки покивали и юркнули за двери, но Меркури осталась и о чем-то негромко поинтересовалась у лорда. Тот кивнул и сказал, что проводит её, как только она будет готова. Вместо ответа Меркури вручила сумку служанке, сказала ей несколько слов, дождалась кивка и обернулась к усмехнувшемуся Кунсайту.

***

Тронный зал был набит битком.

Бал был в самом разгаре — то тут, то там танцевали именитые гости, и между ними резво сновали расторопные слуги с подносами. Бал своим великолепием ничем не уступал тем, что проводились на Луне, а в чем-то даже и превосходил — перед высокими гостьями старались выставить все самые сильные стороны королевства. Вино лилось рекой, все были разряжены в пух и прах. Мать Эндимиона, королева Нелл, надела свои самые красивые бриллианты, вышел в свет даже отец принца, король Атрей, крайне не любивший подобного рода мероприятия. Прибыли гости с других планет и звездных систем, земные лорды и леди, в воздухе пахло шампанским и духами, и атмосфера с каждым часом становилась все менее официальной. Принц Эндимион с принцессой Серенити блистали в самом эпицентре этой веселой круговерти, искренне наслаждаясь балом и обществом друг друга, принцессы планет Альянса весело разговаривали с лордами-хранителями принца.

— А где же ваша подруга, принцесса Меркури? -поинтересовался Джедайт у Венеры. — Надеюсь, она почтит нас своим присутствием?

— Меркури делает то, что должно, и принц Эндимион осведомлен о причине ее опоздания, — вмешалась Марс до того, как подруга открыла рот. — Не беспокойтесь, она обязательно придет. Она ни за что не пропустит кадриль.

Джедайт кивнул, показывая, что разговор на эту тему окончен, и беседа вновь полилась своим чередом.

Зойсайт, четвертый лорд Земного Королевства, управляющий Европейского Региона, и прочая и прочая, отчаянно скучал, слоняясь между гостями. Ему никогда не нравились балы — слишком много народа, вальса и кадрили, слишком мало воздуха, строгий политес, не позволяющий даже лишнего полувзгляда в чью-либо сторону. Поэтому спустя какое-то время, он извинился перед очередной партнершей и выскользнул из зала, снимая китель и пытаясь отдышаться — в зале было невообразимо душно, а смешение запахов очень сильно раздражало обоняние — усталого и полуголодного, да еще и выпившего лорда через какое-то время начало подташнивать. Он перемахнул через перила небольшой веранды, спустился по склону в нижний, дикорастущий сад, находящийся рядом с небольшой речкой, лег на траву и уставился в небо, слушая тихие всплески воды. Он неспешно потягивал вино, бутылку которого предусмотрительно умыкнул с одного из столов, смотрел на далекие, прекрасные звезды, на полную Луну, похожую на большую серебряную монету, и ему наконец-то стало хорошо. Тихий плеск воды привлек его внимание, и он сел, вглядываясь в речную гладь — ему показалось, что неподалеку плеснула большая рыба.

Сначала ему показалось, что зрение его подводит — за деревьями замелькали-заполоскались серебристо-зеленые силуэты, быстро-быстро мелькающие между ветками и листьями. Послышался смех — высокий, девичий смех, но звучал он несколько потусторонне, и от одного этого звука волоски на руках встали дыбом, а кожу прошило мурашками с головы до ног. Силуэты приблизились, и молодой лорд не без удивления признал в них наяд — речные нимфы почти никогда не выходили на землю из воды, только пели песни и расчесывали друг другу волосы гребнями. Их называли опасными созданиями, но Зойсайт лишь беспечно отмахивался в ответ на такие разговоры — к огненному лорду девицы приближаться отказывались, чувствуя в нем чужеродную и неприятную им энергию.

Но сейчас...

Наяды удобно расположились на полянке неподалеку от него. Лунный свет словно бы скользил, отталкиваясь, по их телам, покрытым мелкой чешуей, трава и прибрежные камни в бликах этого света казались драгоценностями, и было ощущение, что девицы танцуют среди россыпи серебра и перламутра.

Наплясавшись, наяды сели в кружок, как раз так, чтобы попасть под лунные лучи, и принялись расчесывать друг другу волосы. Самая старшая на вид наяда запела, ее песню подхватили и другие, и Зойсайт поежился — ощущение было таким, словно маленькая, холодная змейка проползла за шиворот и неторопливо скатилась вниз. Пение... завораживало. Человеку без музыкального слуха оно показалось бы невыразительным, но некоторые, особенно тревожные ноты заставили бы такого индивида поспешно убраться из поля зрения. Молодой лорд отсутствием слуха не страдал — он слышал в пении странные, вибрирующие высокие ноты, и именно от этих нот по спине словно бы пробежала юркая вереница мурашек. Зойсайт покачал головой, словно бы отгоняя наваждение, и попытался как можно незаметнее встать и уйти, не желая тревожить речных нимф — остатки хмеля медленно-медленно выветривались из его головы. Хрустнула ветка, и, словно по команде, наяды разом повернулись в его сторону.

Секунда-другая — и вот, они уже совсем рядом с ним. Что-то впилось в запястья, и Зой, ничего не успевший понять, уже оказался привязанным к ближайшему дереву неожиданно крепкими веревками, явно сплетенными из сухой травы или водорослей. Наяды были совсем близко — они толпились и галдели, разглядывая его.

— Как пос-смел ты прийти в с-священное мес-сто? — прошипела одна из наяд, оскалив зубы — зубы были мелкими, треугольными, частыми, и, безо всякого сомнения, очень острыми. — Как пос-смел ты с-смотреть на нас-с? З-зачем ты прервал обряд инициации, с-смертный?

— Оставь, — самая старшая из наяд владела человеческой речью куда лучше своей подруги. — Не трогай его. Оставь, говорю, — возмущавшаяся наяда, стоявшая совсем близко, неохотно опустила руку и отошла. — Не ты будешь решать его судьбу!

Наяды стихли и почтительно расступились, образовав что-то вроде живого коридора, и в этот своеобразный проход шагнула девушка. Она была обнаженной, довольно маленького роста, темные волосы едва доставали до плеч и мокрыми, скользкими змейками липли к шее. Кожа в лунном свете казалась совсем белой, и оттого девчонка казалась покойницей. Вне всякого сомнения, она не была наядой, да и вообще не казалась опасной. Она даже красавицей не была, многие из наяд были куда своеобразнее и симпатичнее на вид... но они поклонялись ей, раболепно наклонив головы, а насколько знал Зой, речные нимфы безоговорочно признавали авторитет либо самой красивой нимфы...

— ... либо королевы, — прошептал он. Во рту пересохло, язык стал напоминать наждак, а губы приобрели отчетливый вкус мела. Девчонка остановилась — теперь она была совсем близко, настолько близко, что если бы он мог протянуть руку и коснуться ее носа, он сделал бы это без труда.

— Зря ты пришел сюда, смертный, — зашипела одна из наяд справа от девчонки. — Ты поплатишься!

— Это вы пришли на мое место, — ухмыльнулся Зойсайт. Хмель все еще кружил ему голову, и происходящее казалось не более чем забавным приключением. — А на вас стоит посмотреть, уж поверьте мне, милочки! — наяда зашипела и оскалила зубы.

— Не смей! — остановила ее девчонка, и прибавила еще что-то на свистяще-шипящем языке, которым пользовались речные нимфы, переговариваясь между собой. Смутьянка резко остановилась, будто налетела на стену. — Этот должен достаться мне.

Она подошла еще ближе, и молодого лорда слегка замутило — выпитое вино запросилось наружу. В полудымке алкогольного угара он отстраненно отметил странный цвет глаз девчонки — как если бы некогда голубые глаза покрыли молочно-белой туманной пленкой.

Она опустилась на колени, и в следующие мгновения мир схлопнулся, оставив после себя ослепительно-острую, сияющую пустоту. Разбирать то, что конкретно она делала, и как добилась того, что вроде бы взрослый, контролирующий себя мужчина, лорд-протектор и личный телохранитель принца вдруг совершенно потерял голову, и всего его хваленого самообладания хватило лишь на то, чтобы вцепиться пальцами в ствол дерева и беспомощно захрипеть.

Нет, она вроде как не делала ничего сверхъестественного — самая обычная fellatia, к тому же, довольно-таки неумелая. Но девчонка как-то умудрилась сделать так, что каждое прикосновение казалось удивительно приятной пыткой — прикосновение ее губ к самой чувствительной плоти было удивительно... легким? Невесомым? Черт, это было неважно, как же это было неважно, когда она едва уловимо касалась его члена руками, губами, языком, когда она нежно сжимала его своими пальцами и продолжала вырисовывать на коже невесомые, влажные узоры, и от каждого прикосновения ее языка голова кружилась еще похлеще чем от выпитого. Молодой лорд не узнавал сам себя — если бы он увидел себя со стороны, он бы брезгливо сплюнул и отвернулся, потому что это было явным проявлением слабости... но ему было хорошо, так хорошо, что дышать стало больно, и казалось, что кожа в местах ее поцелуев плавится, пронзает его электрическим разрядом, и это было так горячо, так мокро, что даже стыдно было об этом думать. Мир взорвался, лопнул одним большим воздушным шаром, перед глазами запляcали серебристые искорки — ощущение было таким, словно у него выдернули из-под ног почву, а потом очень, очень медленно вернули на место — ноги подкашивались, и если бы не веревка, Зойсайт рухнул бы на землю.

Он едва успел понять, что происходит, как девчонка легко поднялась с колен и посмотрела на него снизу вверх — молодому лорду показалось, что со снисхождением. Наяды обступили ее со всех сторон, скрывая от взглядов.

— Как нам поступить с ним, госпожа? — спросила старшая из наяд, и девушка оглянулась через плечо.

— Утопить, — бросила она безразлично. — Приступайте.

Те остатки хмеля, которые еще задержались в его голове после экзерсиса со стороны предводительницы речных нимф, рассеялись без следа. Зойсайт выдохнул и прищурился — дождавшись, пока одна из наяд ослабит путы на его руках, он размахнулся и ударил нимфу, стоявшую к нему ближе всех. Та злобно зашипела и бросилась на него, но огненный шар заставил ее отпрянуть. Лорд метнул несколько сгустков огня в наяд и те рассыпались по полянке с дикими, потусторонними воплями. Один из фаерболлов полетел по направлению к предводительнице, и та, вскрикнув, заслонилась рукой. Трава загорелась, и под яростные проклятия речных нимф молодой лорд предпочел сбежать — численный перевес был явно не на его стороне. К тому же, не мешало бы привести голову и одежду в порядок — на бал следовало вернуться.

***

— Где ты был? — прошипел Нефрит тихо. — И почему ветки в волосах? Ты что, подрался? Или напился?

— Пошел гулять и свалился в реку, — тихо ответствовал ему Зойсайт. — А когда просох, увидел в волосах гнездо. Ты закончил или нет?

— Ага, закончил, — Нефрит помог другу избавиться от грязи и ухмыльнулся. — Ты очень вовремя, гости вовсю готовятся к кадрили. К тому же, у одной из принцесс не хватает пары на вальс! Вон она, кстати, пришла, наконец — такая же любительница опоздать, как и ты!

— Леди и джентльмены! — провозгласил мажордом. — Ее королевское высочество, принцесса Меркури!

Девушка, вошедшая в зал, показалась лорду смутно знакомой — маленького роста, хрупкого телосложения, с волосами удивительного цвета, она робко поклонилась принцу Эндимиону, и, дождавшись, пока формальности не будут улажены, подошла к подносам с пирожными. Рядом с ней оказался и Зойсайт — шел по направлению к соседнему столику, на котором были выставлены различные напитки. Они столкнулись, пытаясь разойтись в узком проходе, и взгляд молодого лорда упал на бинт, завязанный причудливым узлом на запястье — из-под него виднелся свежий, очень знакомой формы ожог.

— Прошу простить меня, — как можно любезнее улыбнулся Зойсайт, и, схватив принцессу за руку, потащил за собой на балкон, не обращая внимания на болезненную гримасу. К ним кинулась принцесса Марса, но Меркури остановила ее жестом руки. Лорд же, тем временем, дотащил девушку до балкона, отвел поближе к каменной нише между окнами и, удостоверившись, что вокруг нет ни души, отвесил ей тяжелую пощечину. Принцесса коротко всхлипнула, но глаз не отвела — и этот насмешливый взгляд раздражал более всего.

— Какой оригинальный способ знакомства, — прошептала девушка ехидно. — Вы романтик!

— Не более, чем вы, — Зойсайт насмешливо прищурился. — Утопить, значит? Вот вы как живете — развлекаетесь и убиваете тех, кто больше уже не нужен. Очень удобно.

— У наяд гон, — спокойно возразила ему принцесса. — Брачный период. Они теряют голову и становятся неуравновешенными в это время. Королевская семья Меркурия в родстве с речными нимфами, кровь берет свое. Именно поэтому я попросила лорда Кунсайта указать мне место, в котором никто обычно не бывает. Вы сами виноваты.

— Я виноват, значит? — молодой лорд смерил Меркури взглядом, не предвещающим ничего хорошего. — Отлично, пусть я буду виноват, сам, правда, не знаю, в чем. Только вот принцесса явно не знает одну земную поговорку. Я намерен просветить вас на эту тему.

— Поговорку? — в замешательстве проговорила принцесса, но тут же ахнула, захлебнувшись воздухом — ее красноречие прервала не в меру юркая рука под юбкой платья.

— Поговорку, — серьезно кивнул Зойсайт, опускаясь на колени. — Долг платежом красен. А потом мы поспорим, кто же из нас виноват, и в чем конкретно.

@темы: лытдыбр;, прочим между;, творческая эпилепсия;

---

Проснулась сегодня утром - подушка была красной. Ночью, во сне, пошла носом кровь.
Я устала, больше ничего не хочу чувствовать - ни страха, ни злости ни горечи. Ничего не хочу.

---

Самолетик

Если не сложно - я прошу отзывов. Ваших историй, подобных этой, о том самом полезном и драгоценном, чему вас научили бабушки и дедушки. Пусть маленьких, пусть хоть строчечных - поделитесь, пожалуйста?

читать

Я хочу посвятить это моему папе.

Воспоминания из детства - самое больное, самое сладкое и горькое, что только может нести в своей душе человек. Иногда они появляются внезапно, сваливаются как снег на голову, и ты стоишь оглушенный, беспомощный, не понимая, что же делать с этим старым-новым знанием. Иногда они тебе снятся - во сне ты чувствуешь запахи, различаешь вкусы, чувствуешь себя таким, каким был когда-то давным-давно - и утром кажется, что что-то очень важное ушло навсегда, безвозратно, никогда больше не вернется.
Во сне я почему-то вижу себя там, где мои корни и моя кровь. В моей голове жива, расцветает белыми цветами Украина сельская. Хуторская Украина, среди долин и взгорий, с синими погостами, деревянными церквушками и хатами-мазанками, обязательно белого цвета, с резными (обязательно синими!) наличниками и живой крышей вьющегося винограда во дворе, с ее удалыми песнями и намертво втравившимися обычаями. Село, словно бы залитое солнцем, причудливое смешение запахов - меда и цветов, нагретого асфальта и навоза. Помню, как бегала босиком по этому асфальту - и ноги увязали, ибо он плавился. Помню овраг, крутой и неприступный, помню синюю ленту реки внизу и красивейший вид на другую половину села, помню сердитый гогот гусей и пофыркивание лошадей где-то неподалеку.
В моих снах я вижу себя маленькой девочкой. Тоненькой, хрупкой, почти прозрачной - только круглое пузо выпирает вперед, покачиваясь на ножках-палочках. У меня длинные волосы, у меня огромные глаза какого-то невероятного цвета, у меня ручки-веточки, вокруг рта красные, досадные пятна диатеза, а коленки и локти разбиты в хлам, и на них корочки. Мне нравится трогать корочку ранки - уж не знаю почему, но это какой-то магнит, даже сейчас, когда я стала взрослой. Боли такие прикосновения не причиняют, просто чувствуется как-то по иному, и это завораживает.
Напротив дома деда и бабушки был еще один дом. Заброшенный, с покосившейся, проржавевшей калиткой, заросший малиной и дикими травами. Ночью там ухали совы, днем дом так и оставался огромной прогнившей громадой в зарослях крапивы. Бабушка ходила туда обирать малину. Она скрывалась в тени, а я стояла у ворот, не решаясь пойти дальше. Подошла всего один раз - и отдернула руку от ограды. Испугалась.
В тот день мы приехали к бабушке и дедушке на новой отцовской машине. Я, разряженная в пух и прах, мой бро с модными очками-авиаторами, что он берег пуще зеницы ока, мама в красивой блузке и юбке с разрезами, в которых интригующе мелькали ее стройные ноги, да отец, весь такой представительный, да солидный. Процедура приветствия пролетела быстро, мама с жутким скандалом переодела меня в новомодные лосины (кто ж знал, что я буду это носить в будущем и что это назовут модным словом "леггинсы"?) и я запросилась на улицу.
- Посмотришь за ней, отец? - спросил мой папа. - Я пока матери помогу, поговорим, жена мне поможет. А сын уже гулять убежал, ты один остался.
- Иди уже, - махнул рукой дед. - Что я, по-твоему, маленький, что ли? Не знаю, как с детьми обращаться?
Папа усмехнулся в усы и пошел в пристройку-кухню. Я повертелась волчком, осматривая окрестности. Собака Пальма, привязанная на цепи, лениво шевелила хвостом, в углу всполошенно кудахтала курица, кося на меня глазом, а вокруг нее пушистой грудой попискивали любопытные цыплята. Я двинулась к ним, протянула руки - и комочки брызнули во все стороны. Курица, подавившись кудахтаньем, бросилась к своим отпрыскам, теряя перья.
- Не трогай ты их, - усмехнулся дед. - Их вон мать защищает, не беспокой ее, - курица и впрямь носилась вокруг меня, истерично квохча. - Пойдем лучше на улицу, пойдем, да?
Мы с дедом вышли за калитку. Солнце ударило в глаза - во дворе дома царил полумрак. В свое время дедушка посадил вьющийся виноград и подпер его - и со временем виноград образовал над помостом зеленую крышу. Дед уселся на скамеечку перед домом и закурил, а я зарылась в кучу песка и принялась исподлобья рассматривать его.
На фоне моего отца дед выглядел совсем низеньким и очень стареньким. Морщины избороздили его лоб, а волосы, с первого взгляда казавшиеся белыми, оказались серебряными - они переливались на солнце. Дедушка отставил палочку и согнулся в три погибели, принимая наиболее удобную для себя позу - но выглядел он прямо-таки по-королевски внушительно. Если бы мне предложили сравнить его с каким-нибудь растением, то я бы не задумываясь сказала, что он похож на старый дуб - исполинский, ветвистый, с крепкими, вросшими в землю корнями. Дед, хоть и не отличался мощностью телосложения, был истинным сыном земли, и несмотря на палочку, крепко стоял на ней обеими ногами.
- Дедушка Ваня, - осторожно позвала его я. - А что в том доме напротив? Там привидения живут, да? А бабушка не боится туда ходить? А зачем она вообще туда ходит?
- Какие такие привидения, - дедушка закашлялся и затянулся папиросой. - Дом просто нежилой, деточка, понимаешь? Когда-то давно там жили муж и жена, муж умер, а жена переехала к детям, вот дом и оставили, заколоченный он стоит. А бабушка туда по малину ходит - у них малинник разросся.
- А правда, что там совы есть?
- Правда, конечно! Они безобидные, совы-то - только круглоглазые, глазами хлопают, а по ночам летают на поле, мышей ловить, - дедушка сделал круглые глаза, изображая сов, а я с готовностью захихикала и продолжила зарываться в песок.
Какое-то время мы сидели молча. Я ковырялась в куче песка, отсеивая красивые камушки. Дед жмурился на солнце и курил.
- Дедушка-дедушка! - снова подала голос я. - А во дворе кто за закрытыми дверями так страшно колотится? Дверь прямо ходуном ходит! Я ее боюсь!
- Там свиньи живут, - дед усмехнулся. - Зарежем их, будет колбаса вкусная, бабушка делать будет - пальчики оближешь! А бояться их нечего, они безобидные, хряки-то. Только толстые, толкаются, вот и дверь дергается.
Мимо меня прошелся толстый рыжий кот, и я с готовностью вскочила, готовая броситься за ним. В соседнем дворе сварливо переругивались гуси.
- Не надо, - остановил меня дед. - Рыжий по делам пошел, а если ты за ним погонишься, то он побежит от тебя и забудет, зачем шел. Мало ли какие важные дела у него? - кот запрыгнул на крышу отцовской машины и подставил толстое пузо солнечным лучам. - Видишь? Загорает, мерзавец. Наглый он, хозяином по селу ходит.
- Дедушка Ваня! А как ты виноград сделал, расскажи?
- Я посадил его, он маленький был, - дед закряхтел и потянулся за второй папиросой. - Потом он стал расти, я подпер его палками...
- Нет, нет, - я помотала головой. - Тот виноград, что на стене! На стене дома который!
Стена дома была шершавой, серого цвета, а на уровне нижнего подпола была украшена барельефами - одиночными и двойными кистями винограда. Они были искусно раскрашены и издали напоминали живые.
- А, этот виноград, - дедушка чиркнул спичкой. - Я взял у соседа Платона Андреевича форму, приложил к стене. Смешал раствор, залил форму, оставил сохнуть, а потом снял и раскрасил - невелика наука.
- Вот ты все умеешь! - я закручинилась и насупилась. - А я не умею! В садике смеются!
- А что смеются? - дедушка посмотрел на меня. - Что у тебя не получается?
- Да мы самолетики делаем! - я топнула ногой. - Игра у нас. Самолетики делаем, и пускаем, чтоб летали. А у меня не летают. Совсем не летают! И все надо мной смеются, особенно этот противный Титов!
- А ну-ка, - дедушка похлопал себя по карманам и вытащил блокнот. Осмотрел со всех сторон, остался им доволен, вытряхнул крошки табака, выдрал листик и протянул мне. - Покажи-ка, как ты его складываешь? Посмотрим, что у тебя не получается.
Самолетик я делала долго, высунув язык - уж очень хотелось, чтобы он получился ровным - и, довольная собой, предъявила результат своих трудов деду. Тот посмотрел на результат моего труда и потер пальцем переносицу.
- А теперь смотри как надо, - сказал он тихо и внес в мой самолетик несколько изменений. Я наблюдала, открыв рот.
- А чем это вы тут занимаетесь? - из-за калитки вышла моя мама. Дед усмехнулся.
- Отлично выглядишь, дочка. Никак, на свидании побывала? Щеки как яблочки, румяные!
- Ну, вы скажете тоже! - мама слегка покраснела и рассмеялась. - Она вас не утомила, нет?
- Нет, - дедушка покрутил в руках еще одну папиросу и задумчиво посмотрел на небо. - Нисколько, дочка. Нисколько.
Он запустил самолетик и встал, опираясь на свою палочку.
Самолетик летел к небу.

***

У меня есть фото, где дедушка Иван один. Стоит, уперев руки в бока, в армейского покроя штанах, высоких сапогах и клетчатой рубашке. Я смотрю на его руки и запястья, смотрю на его лицо - и понимаю, что пальцы у меня такие же, как и у него.
Я хотела бы быть таким же смелым, как он. Хотела бы уметь любить так, как он, быть сильной, несмотря ни на что, хотела бы, чтобы у меня, как и у него, любое дело в руках спорилось и горело - он был прекрасным человеком, с которого не стыдно и пример взять.
Каждый раз, когда я задумываюсь о чем-то, я верчу в руках первое, что попадется мне в руки. А если мысль приходит в какой-нибудь кофейне или дома - то в ход идут салфетки и бумажки. Из них получаются отличные самолетики.
Мои самолетики всегда летят высоко.

запись создана: 13.03.2015 в 01:48

@темы: жизненный цикл клетки;, меланхолия дохлого лобстера;, размышлизмы тога - куна;, ностальгия по будущему;, I'll come back, when you call me;, we found love;, родные ветры вслед тебе летят

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

о том, о чем обычно не говорят

Мёртвые приходят ко мне, звонят в колокольчик.

Бывало ли у вас, ребята, общение с теми, кто давно почил и не с нами?
Мне вспомнился не так давно один случай. Было мне пять лет, мы приехали на кладбище одного города, назовем его город Г. Там лежал мой дедушка. Мы постояли там какое-то время, родители совершили положенные процедуры, а затем ушли к дедушкиному брату, оставив меня на старшего брата, который благополучно прохлопал меня глазами, и я от него сбежала.
До сих пор помню это - я стою, вокруг поют птицы, жужжат мошки, солнце палит немилосердно, а вокруг, насколько хватает взгляда, надгробия, надгробия, надгробия. Черные и белые, большие и маленькие, гладкие и шершавые. Десятки, сотни, тысячи мертвых людей, собранных в одном месте. Толпы мертвецов, которые, казалось, наблюдали за мной с самой земли. И я, пятилетняя девочка, посреди этой огромной толпы.
Никаких мертвых я, разумеется, не видела. Я чувствовала смутную тревогу, я была одна, мне было крайне неуютно. Родителей и брата не было видно, и мне хватало ума не заорать на все кладбище - нарушать тишину мне казалось кощунственным.
Все, на что меня хватило - прошептать одними губами: "Помогите мне, выведите меня к родителям, кто-нибудь, пожалуйста!". И пойти куда глаза глядят.
Я не видела, куда брела. Мне было все равно. Я остановилась только около могилы красивой женщины - она смотрела на меня с фото и улыбалась одними губами. Я засмотрелась на нее - мне казалось, что красивее женщины я не видела никогда в жизни. В чувство меня привел только оклик отца, и когда я отозвалась, он подошел и тоже взглянул на женщину.
- А кто тебе рассказал, где похоронена прабабушка? - спросил он только, а я не нашлась, что ответить.
Не знаю, почему я вспомнила об этом. Не знаю, почему вышла именно к ней.
До сих пор не знаю.

@темы: жизненный цикл клетки;, меланхолия дохлого лобстера;, размышлизмы тога - куна;

---

первая запись в Новом Году? О_о

Новый Год прошел очень тихо, сессию сдала хорошо.
Подумалось вдруг о наследственности.
Отец мой, как я рассказывала ранее, родился в большом селе. Годы идут-текут, и двое жителей этого же села написали две разные книги об одном и том же. О селе, о жителях, о быте и о том, чем запомнилось все прошедшее. Своего рода история одного отдельно взятого поселения. Книги красивые - верстка профессиональная, напечатаны на хорошей типографской бумаге, обложки и вовсе заглядение. Папа получил первую книгу до Нового Года - прочитал, и крепко задумался, а я утянула книгу у него и тоже прочитала.

о книгах, подарках и наследии

Честно говоря, я бы не хотела говорить плохо о книгах. Я прекрасно понимаю, что каждая написанная на любителя, и в любом случае найдет свою аудиторию. Но графоманство, которое мне "посчастливилось" одолеть... я такого и не видела никогда. Разве что у Донцовой, штампующей свои книжонки в количествах, приближающихся к промышленным. Язык ужасен, стиль никакущий, да и люди, о которых говорилось в этой книге, были мне неизвестны.
"О некоторых жителях и вовсе не стоило бы говорить" - сказал мне отец и снова замолчал. Я понимала, почему он расстроен - наша семья не была упомянута, хотя и дедушка, и бабушка были людьми крайне уважаемыми, много всего сделавшими, да и просто - хорошими. О них знают все в том селе и до сих пор отзываются с уважением, хоть ни одного, ни второго нет уже в живых. О них и не упомянули - не говоря уже об их детях, моем папе и моей тетке - и если отцу было разительно наплевать на то, что про него не написали, то за мать и отца ему было очень обидно. Особенно - за отца, моего деда. Он не сказал этого вслух, но все довольно ясно читалось на его лице.
У меня мелькнула шальная мыслишка самой написать что-нибудь, но проблема была в том, что о том селе я не знала практически ничего. Да и не хотела бы, если совсем честно, там нет и не было ничего, что грело бы мне сердце и бередило душу - кроме могил дорогих мне людей. Развеселить папу хотелось - помучившись пару недель этим вопросом, я обратилась к маме.
В общем и целом, на Новый Год мы с мамой подарили отцу Родословную Книгу. В хорошей обложке, с туториалом, с сертификатом на создание родового дерева. Потрясающе красивую вещь, запавшей мне в душу с самого момента, когда я увидела ее.
Теперь отец сам напишет нашу общую историю. И я верю в то, что это будет не чета той макулатуре.
Может ли это считаться наследием? Я верю, что да.

@темы: жизненный цикл клетки;, меланхолия дохлого лобстера;, размышлизмы тога - куна;

---

Это был хреновый год. Очень хреновый год, такого плохого в моей жизни не было еще никогда. Я с нетерпением жду, когда он, наконец, уйдет нахер, поэтому я просто подведу тут итоги года и все. Я очень надеюсь, что второго такого года в моей жизни больше не будет, и что я в следующем году напишу что-то жизнеутверждающее.

Сайт года: дайри, вк, твиттер, инстаграм.
Знакомство года: компания ПЛиО - Оберин и Эллария, заяц мой заинька, наши маленькие первокурснички.
Программа года: Adobe Photoshop и старый добрый блокнот. Еще Word.
Фильм года: Вий, Малефисента, сериал My Mad Fat Diary
Блюдо года: курица в соусе терияки, роллы с лососем
Напиток года: имбирный эль, Schweppes Mojito
Ощущение года: пустота и сонливость
Язык года: Древнееврейский
Экстрим года: экстремальные покатушки в Грин-каньоне
Концерт года: никуда я не ходила
Интерес года: фикрайтинг, переводы, радио
Мечта года: планшетный компьютер
Несбывшаяся мечта года: так и останется несбыточной
Город года: Санкт-Петербург, Эфес, Памуккале
Место года: институт, Ваби-саби на Таганке, музей истории религий
Открытие года: фэндомное радио
Персональное событие года: слишком неприятное, чтобы говорить о нем
Исполнитель года: Тролль гнёт ель
Песня года: Егор Летов и Янка Дягилева - Кончились патроны
Лучшая поездка года: Питер. Эфес.
Традиция года: засыпать в неположенных для того местах
Настроение года: стабильно-пофигистичное, очень нервное и сонное, плаксивое
Лучший день года: "Девочка, 49 см., 3100 весу"
Вещь года: смартфон
Пожелание года: дай Бог, чтобы все, о чем я попросила, сбылось.
Вопрос года: "Какого хрена?!"
Погода года: пасмурно и прохладно
Цвет года: черный, чо.
Время суток года: ночь, вечер.
Книга года: "Семь книг" Веры Павловой
Одежда года: джинсы.
Подарок года: кольцо
Кафе года: Шоколадница, Крошка Картошка, Ваби-Саби.
Фраза года: "Я справлюсь, справлюсь... справлюсь?"
Любовь года: Майкл Джексон

@темы: жизненный цикл клетки;, лытдыбр;, меланхолия дохлого лобстера;, размышлизмы тога - куна;

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

доляр, ойро, все дела.

Утро, завтрак, плохие новости про курсы доляра и ойро.
Я: "Мы все умрем? Дыа?! Мы умрем??? Ааа! Скажите мне правду, что вы молчите?!"
Мама меланхолично отпивает из чашки, папа не менее меланхолично затягивается сигареткой.
П: "Деточка, ты слишком много паникуешь. Мы пережили эмиграцию, развал Совка, бандюганов и гопников на улицах, пирамиду Мавроди, в 1993 году я Белый Дом защищал стоял перед толпой, а в 1998 году в один прекрасный день все деньги внезапно стали подтиркой для известного места - а мы едем с Украины домой, мне заправиться нечем, у меня двое детей мелких в машине и жена, все хотят есть, а русские рубли у меня не берут, и причин никто не объясняет. Чего ты сцышь? Пережили же? Это тем более переживем! Нас уже трудно чем-то запугать, это для тебя все впервые!"

Задумалась.

@темы: жизненный цикл клетки;, меланхолия дохлого лобстера;, размышлизмы тога - куна;

---

Ноябрь, уходи. Убирайся прочь, перестань обжигать мне сердце.
Декабрь, здравствуй. Утром я снова начну улыбаться.

@темы: жизненный цикл клетки;, меланхолия дохлого лобстера;

---

в перерывах между работкой и дипломом о Сейлор Мун

С легкой подачи десятой серии кристалла генсен стал каноном.
Мне бы порадоваться, а я думаю о реакции Зи на это дело. Он бы сказал: "Черт, детка, я знал, я знал, я знал. Пойдем, выпьем за это дело!"
Полтора года прошло, даже больше, а я до сих пор думаю о том, что он сказал бы мне или сделал в ответ на что-нибудь. Не знаю, нормально это, или нет.

---

А ктооо вместо диплома начал макси по Поттеру? -_-
И мне-таки нужна бета, да.

Название: Ad gloriam
Автор: Lesolitaire
Фэндом: Harry Potter
Пейринг: Джеймс\Лили, Сириус\Марлен, Эрис\Ремус, Фрэнк\Алиса и куча второстепенных.
Рейтинг: R
Жанр: гет, ангст, психология, POV, AU
Предупреждения: OOC
Саммари: Мы были молоды, самоуверенны, не знали, почем фунт лиха и сколько стоит смерть. Мы не умели бояться, верили только в себя и свои силы, не понимали, что такое опасность и боль.
Мы не успели ни опомниться, ни сообразить, что это такое. Отчаянные романтики своего времени, мы считали, что знаем куда больше других, и мнили себя суперменами, которые должны спасти мир от нависшей над ним угрозы.
Проблема заключалась в том, что мы и понятия не имели, кому из нас повезёт остаться в живых.
От аффтара: Макси с большим количеством переплетенных судеб, ангста, нецензурной лексики и Первой Магической войны. Потому что я хочу раскрыть эту тему и прописать эту линию раз и навсегда - иначе она никогда не перестанет меня тревожить.
Все персонажи, встречающиеся в данном макси, уже присутствовали в моих предыдущих работах, так что предупреждения об оригинальных героях не пугаемся. Ни на что не претендую, эс олвейс.
Посвящение: Всем тем, кто был и будет.
Фьючерцам - со всем моим.
Элли, Рему, Фрэнку - за все то, что они сделали и описали.
Размер: макси
Статус: в процессе

1. Джей Кей Пи. 31 августа

Когда закончилось все, мы осознали, что остались ни с чем.
Генералы делили победу за нашим плечом.
Мы стояли на коленях в храме среди тысяч свечей,
Благодарили небо за право пожить еще
Белая Гвардия — Песня рядового.

Говорят, что кровь людская не водица — это то, что определяет, соединяет и становится нашим проклятьем.

Кто из великих и когда сказал эту фразу? Кто запечатлел ее на бумаге, чтобы неблагодарные потомки поняли, что все великие истины были открыты задолго до их рождения? Кто нашел ее и принял за аксиому? Кто развязал эту войну, в которой кровь — единственный показатель твоей собственной ценности в этом мире?

Кто может ответить на все эти вопросы?

Каждый из нас переживает. Кто-то переживает внутри себя. тихо и скрытно, никого не трогая, молча лелеет свою боль, потому что ее нельзя расплескивать. А есть и те, кто уже не может переживать громко. И это счастливые люди. Их слезы — главные помощники в, так сказать, преодолении беды.

С началом войны все больше народу стало сходить с ума. Психика расшатывалась после первого же увиденного трупа. Высокие моральные ценности, в школьные годы не имеющие значения, вдруг стали важными и необходимыми, молодые люди сбегали и играли свадьбы с первыми встречными или старыми знакомыми, рожали детей, создавали наспех семейные очаги, стремясь взять от жизни все, пока не убили. И что делать, если ты не можешь взять даже этого? Только воевать.

Часто для того чтобы жить, надо больше мужества, чем чтоб умереть. Умирать-то, в сущности, не так уж и больно. Чик — и все, будто тебе ниточки обрезали. Кто мог бы страшиться смерти и отказываться от неё? Виноватый боится её, несчастный призывает, храбрый бросает ей вызов и идёт навстречу ей, мудрец, ожидающий её, принимает её без сожаления. Вольтер говорил. Мудрые говорили тоже, и в их словах был код. Мол, "забей, умереть не страшно, ты просто уйдешь и все то, что было связано с тобой перестанет существовать в памяти людей. Память ведь тоже уйдет. Зарастет травой, как земля, в которой тело давно разложилось на белки, жиры и углеводы. А потом из твоих косточек вырастет дерево, даст плоды и тоже рано или поздно сдохнет.

Замкнутый круг.

Об этом никто не думал, никто не знал. Даже не подозревал. Жизнь, конечно же, быстро обломала все зубы и показала свои собственные — дохнула зловонием миллиардов трупов и сплясала на костях, словно бы так и было нужно, словно бы так и должно быть.

Да и могло ли быть иначе?

* * *

Я с тоской озирал груду вещей на дне чемодана, конца и края которым не было видно, и вселенская горечь терзала мое сердце. Мне не хотелось ничего делать, а тем более — собираться в Хогвартс. Не хотелось отрываться от реальности и осознавать то, что это, вообще-то, мой последний год в школе — с шалостями, приключениями и друзьями в одной комнате.

— Чертовщина, — сказал я вслух и приподнял двумя пальцами за шнурок один из ботинков. — Говнище. Не хочу и не буду. И фиг бы со всем остальным — сказал, не буду, значит, не буду!

— Джимми, — голос от стены меня отчего-то чудовищно взбесил — так, что захотелось швырнуть в его обладателя ботинком и с воплями поплясать вокруг поверженного тела. — Ты опять разговариваешь сам с собой, так? Не тупи и не рефлексируй, потому что так ты похож не на себя обычного, а на кусок совиного дерьма!

Джимми — это я. Джеймс. Джеймс Карлус Поттер, семнадцати лет, гриффиндорец, эсквайр. Алкоголик, выпендрежник и знатный дебил — ну, так, во всяком случае, считают очень многие, не знающие меня близко. И, конечно же, таковым считает меня Эванс — моя красотка Эванс, которая срать вообще-то на меня хотела.

— Сиу, мой дорогой друже, — трагически возвестил я, прижав давешний ботинок к груди. — Не далее чем полчаса назад ты заявил мне, что вот уже прямо сейчас готов собрать все свои вещички в чемодан и забыть об этом до самого завтрашнего дня! И что же я лицезрею? Ты валяешься на кровати, а я, несчастнейший из несчастных, работаю в поте лица, как домовой эльф! — я обвиняюще запустил в Сириуса ботинком, который тот лениво перехватил. — И ты еще смеешь обвинять меня в рефлексии? Да любой упадет духом после такого!

— Кстати про домовых эльфов, — Сириус повертел ботинок, зачем-то заглянул внутрь и швырнул обратно мне. — Почему ты не воспользуешься его помощью? Оставь все на него, и всего делов.

— Мама его нагрузила уже чем-то, — буркнул я. — А ты мог бы и помочь мне, между прочим. Тебе уже можно пользоваться магией.

— Ну, раз ты просишь, то так и быть, — друг изящно потянулся и взмахнул палочкой.

Сириус — мой друг с самого первого курса. Циник, скептик, саркастичный козел и просто потрясающий человек. Его можно было бы назвать Настоящим Чистокровным, если бы он не пытался так яростно от всего этого откреститься. В Сиу очень много аристократического, несмотря на все его вопли — если его одеть в костюм, всучить трость и начищенные до блеска туфли, а сверху нахлобучить котелок, то другие аристократы удавятся в припадках жгучей зависти. Вот эта надменность и гордыня во всех его жестах — в повороте головы, в движениях, во взгляде, в речи. Даже сейчас, когда я попросил его собрать мои вещи, он скрупулезно взмахнул палочкой так, что все сложилось тютелька в тютельку — даже жалко было бы разрушать этот идеальный порядок в моем чемодане. Наверное, именно за все эти качества девчонки бегают за ним как приклеенные — впрочем, Сиу, кажется, они волнуют мало.

— Позер, — беззлобно проворчал я, когда Сириус картинно раскланялся перед воображаемыми зрителями. — А теперь давай, приступай. Расскажи мне, что было в том утреннем письме, которое тебя так встревожило сегодня утром. Желательно, в подробностях.

— Ладно, слушай, — Сириус вдруг посерьезнел и как-то подобрался. — Писал душеприказчик моего дядьки Альфарда. Он умер месяц тому назад, сам знаешь...

— Знаю, — перебил я. — Продолжай.

— Так вот. Дядька завещал мне все свое состояние, а также участок земли с домом в Йоркшире, — Блэк невидяще пялился на меня, и глаза его были словно стеклянные. — И размер этого наследства достаточно неплох, чтобы как минимум полжизни плевать себе на бороду и не работать.

— И что же тебя смущает? — спросил я. Сириус вздохнул с видом "и-как-такого-идиота-как-ты-земля-носит".

— То, что потом пришло письмо от моей мамаши, которая написала, что я-де позорище семьи и без того, а теперь еще и грабитель, и все то, что завещал мне дядюшка, есть достояние семьи, на которое я не имею никакого права, и прочая, и прочая. В очередной раз написала, что она отказывается от меня, и что она прокляла сам день моего рождения, — Сириус нахмурился. — Как-то это отвратительно звучит, не находишь?

Я не знал, что ему сказать, да и не думал, что это стоит делать вообще — его матушка и впрямь была женщиной весьма тяжелого характера, скорой на расправу и вспыльчивой — но чтобы написать такое собственному ребенку, пусть даже и отщепенцу, позору семьи? Моя собственная мама, тоже девица Блэк в прошлом, всегда говорила, что хуже материнского проклятья быть ничего не может, и если Бродяга сейчас получил именно его, то что стоит сделать в первую очередь?

— Пойдем вниз, — не придумал ничего лучше я. — Мама с отцом наверняка знают, что с этим делать, так ведь? Пойдем, друг.

Уже спускаясь по лестнице, я поймал себя на мысли о том, как бы отреагировал я сам, если бы моя мама прислала мне такое письмо.

И не нашел никакого ответа.

2. Эрис. День перед школой

2. Эрис. День перед школой.
Когда-нибудь в моей карточке с пометкой "Эрайсис Эрли Хитченс, психический больной" напишут о том, что мое помешательство началось тридцать первого августа тысяча девятьсот семьдесят шестого года, когда я плакала на чердаке своего старого дома.

Нет, не так. Все было совершенно не так. Начнем сначала.

Я выла, сидя на чердаке своего старого дома. Выла совершенно по-бабьи, в голос, противно и громко, не в силах сдержать горячих, злых слез. Плакать над кучей тряпья, конечно, не самое приятное занятие, да и смысла в нем маловато, но как часто имеют смысл наши обыденные дела?

Я искала старые мантии, рассчитывая сделать из них хоть что-нибудь похожее на теплый осенний плащ. Деньги тратить не хотелось — после того, как я осталась одна, нужно было экономить каждый кнат. Мой дед, Эйб, умер весной, как гласила легенда, от драконовой оспы, отчего-то сразившей его в семьдесят девять лет, так мне написал и дедов старший брат Эдгар — но когда я приехала на эти чертовы похороны из Хогвартса, всю дорогу прорыдав, я не могла не заметить одной странной детали.

На лице. И руках. Старика. Не было. Ни. Одной. Оспинки.

Ни единой, понимаете? Ни единой чертовой оспинки, как при детской ветрянке, а ведь они неуклонно должны бы были появиться, болезнь-то заразная и кожная. Шея деда была закрыта шарфом, который я когда-то связала для него, васильковым, немилосердно уродливым шарфом, который дед никогда не надевал на голую шею, мотивируя это тем, что чертова шерсть слишком кусачая и носить ее — адова пытка. К тому же, кисти рук старика были настолько синюшные, что даже цветы, которыми его укрыли до самого подбородка, не смогли скрыть их полностью.

— Это что такое? — спросила я тогда вполголоса у Эдгара. — Вы меня за идиотку держите, да? Даже человек, совершенно не сведущий в медицине, сразу поймет, что нихуя это не драконова оспа. Что вы от меня скрываете?

— Детка, — Эдгар вздохнул. — Ты же знаешь, Абрахам был крайне упрямым стариком... Он не желал мириться с самой мыслью о том, что болен, понимаешь?

— Вы что несете? — не поверила я своим ушам. — Это что, вы хотите сказать, что он сам запустил драконову оспу до такого состояния? Не ходил к врачам? Это же болезнь плевая, он сам говорил!

— Деточка, — Эдгар вдруг посерьезнел и насупился. — Это не оспа была. Он ходил в маггловскую больницу, и ему сказали, что у него неоперабельная стадия рака печени. Вот он и решил, что ни за что не позволит болезни сожрать себя заживо — его нашли около сарая миссис Си. Когда вынули из петли, он еще живой был. Мы сделали все, что могли, но не успели, этого было уже недостаточно, понимаешь? — голос старика дрогнул, а я, вмиг поняв, что под шарфом крылась багровая уродливая полоса, заревела так, что даже священник прервал свою надгробную речь.

Через тридцать дней мне пришла копия завещания, нотариально заверенная Министерством Магии — и разобрать свое наследство я соизволила только тогда, когда приехала домой на каникулы. Помимо имущества и банковской ячейки, мне достался дом, в котором я прожила всю свою жизнь. Я не меняла в нем ничего, не лезла ни в какие дедовы вещи, а его комнату так и вовсе заперла на ключ, и оттуда подозрительно попахивало гнилью — видимо, старик оставил там тарелку с едой, которая благополучно стухла. Заставить себя открыть комнату и хотя бы прибраться там я не могла категорически.

Чердак встретил меня вековыми залежами пыли и грудой старых вещей, громоздившихся неаккуратными стопками. Я открыла окно и принялась перебирать содержимое старых сундуков. Интересного было мало — в основном, платья времен королевы Виктории с поблекшей вышивкой и полусгнившими кружевами, письма, книги, старые пробирки из-под лекарств и фотографии. Свадебная фотография моих родителей висела на стене рядом с покосившимся манекеном — папаша в цветочном венке залихватски влез в кадр к моей призрачно-красивой маме. Красивый кадр, очень в духе их молодости. А вот за двумя сундуками с тряпьем обнаружились очень даже интересные вещички — стопка затертых журналов "Плэйбой", начиная с самого первого выпуска, плакаты с пин-ап моделями, телескоп с делениями и выцветший портрет молодой женщины.

Женщина на портрете дышала и легонечко похрапывала.

На первый взгляд, она была довольно невзрачной — маленький носик, тонкие губы, ямочки на щеках. Ее единственное достоинство — пышные темные кудри — как-то потерялись на фоне пышного свадебного платья и не менее вычурного букета.

А потом она открыла глаза и посмотрела на меня в упор. О, что это были за удивительные глаза!
Художник явно не поскупился на краски — глаза женщины были пронзительно-синими, с небольшими темными прожилками. Было ощущение, что ее взгляд затягивает как воронка, выпивает душу, подчиняет себе.

— Элладора! — женщина очаровательно и застенчиво улыбнулась, обнажив небольшую щербинку на зубах. — Элладора, ты пришла на мою свадьбу, пришла все-таки! Я тебе так рада! А Финеаса Найджелуса ты привела? Я так и знала, знала, что ты все-таки придешь ко мне, не оставишь меня одну!

В тот самый момент, когда я поняла, что женщина на картине — Айла Блэк, вышедшая когда-то за моего прапрапрадеда, я остро осознала, что я такая же, как и она — одинокая. Только Айла выходила замуж и готовила себя к новой семье, была полна радужными надеждами на хорошую жизнь и была счастливой — в отличие от меня.

Слезы потекли как-то сами, и я, не в силах справиться с едким комком, разъедающим горло, завыла в голос.

3. Лильси. Лето номер

3. Лильси. Лето номер
Что-то с грохотом разбилось на втором этаже, послышался гневный вопль, и я, вздрогнув, выронила вязальный крючок.

Люблю вязание, вы знаете? Не потому, что с его помощью можно сотворить маленькое волшебство собственными руками, не-а. И вовсе не из-за того, что это интересно, весело или еще как-либо. И даже не из-за экономии на одежде. Не-а. Не угадаете никогда.

Каждый раз, когда я сажусь вязать, мама понимающе хмыкает, а отец углубляется в газету. Когда я сижу с вязанием в Хогвартсе, вокруг меня пустота на полметра и никто не решается со мной заговорить. Причина этого крайне проста и прозаична — я вяжу только тогда, когда я зла, и от темного, неконтролируемого и разрушительного бешенства меня отделяет всего один шаг.

Знаете, почему? Потому что каждый раз, затягивая петельку, я представляю, что это пеньковая веревка, и что я затягиваю ее на горле своего обидчики или своей проблемы. Медленно, с хрустом и удушьем. В такие моменты я почти слышу хруст и треск ломающейся подъязычной кости, позвонков, почти вижу, как виртуальное горло обидчика опухает и наливается изнутри темной, мертвой кровью.

Я вовсе не такая кровожадная, честное слово. Я же Лили Эванс, мне полагается быть со всеми милой и веселой, в меру язвительной, и до тошноты правильной — я же староста, понимаете ли, староста. Пример для подражания, объект обожания и все такое прочее. Этот статус налагает чуть более чем дофига обязанностей, например, отличную учебу и идеальное поведение, а также де-факто означает, что я принадлежу к школьной "элите". И это...

Это бесит меня до крайности, если говорить честно.

В тот вечер меня выбесили сразу две вещи. Перебирая свои вещи для отправки их в чемодан, я просматривала письмо из Хогвартса — и тут заметила за общей информацией еще один листик, в котором темным по желтому было написано, что мисс Л. Эванс удостоена чести стать старостой Школы. Значок, мол, изменится самостоятельно и менять его не нужно. И все это я, как самый везучий человек, конечно же, прочитала в последний перед школой день.

Когда я все это углядела, я так и села на жопу. Мысли разбежались по голове жуками-навозниками, и эти мысли были гадкими. Мне отчаянно хотелось заорать и высадить оконное стекло, а потом сплясать на осколках босиком.

Меня. Это. Бесило.

Семья, конечно же, отреагировала восторгом. Все, кроме сестрицы Туни, которая ожидаемо сморщилась и пробормотала что-то про тупых уродов. Туни приехала навестить родителей из Коукворта, где снимала квартиру — она похудела, побледнела и осунулась, несмотря на то, что у нее,в роде бы, все складывалось весьма благополучно — хорошая работа, уютное жилье и кавалер с идиотской фамилией Дурсль, за которого сестра, кажется, всерьез вознамерилась выскочить замуж. Тунья, между нами говоря, отреагировала искреннее всех. За что и люблю ее — она всегда искренняя, что бы ни говорила и ни делала.

Мало мне было родительских восторгов, мало. По-настоящему плохой день завершился еще хуже, когда я увидела, что рядом с нашим домом ошивается Снейп. Он заделался сталкером после пятого курса, когда мы поссорились, и регулярно наблюдал или находился неподалеку. Это происходило слишком часто — настолько часто, что считать это простым совпадением могли только полные идиоты.

Черт. Лучше бы я была полной идиоткой.

Знать, что за твоим окном неотрывно наблюдает твой бывший лучший друг — отвратительно. Знать, что этот самый бывший лучший друг, после того, как вы порвали с ним все отношения, ударился в плохую компанию и завяз там с головой — еще хуже. Ну, а самое хреновое — это понять наконец, что все это время твой бывший лучший друг был влюблен в тебя по уши. И — о, кошмар, ужас, пиздец! — ничегошеньки на этот счет не почувствовать.

Знаете, что? Если вы когда-нибудь услышите про мисс Эванс-Королеву-Везения, то знайте, что разговор идет обо мне. И что он идет в саркастическом ключе.

Ну так вот. Я уронила вязальный крючок, и в тот же самый момент мое раздражение достигло своего предела. Но не успела я ни рта открыть, ни пнуть что-нибудь, ни просто выскочить из дома, как в окно постучалась клювом сова. Сова принесла "Ежедневный Пророк. Специальный выпуск", и меня отчетливо замутило. Желудок словно бы сжала огромная ледяная рука, и причиной этому была вовсе не огромная, неаппетитная фотография растерзанного трупа, сочащегося кровью.

"ОБОРОТНИ В МАГГЛОВСКИХ КВАРТАЛАХ. ТОТ-КОГО-НЕЛЬЗЯ-НАЗЫВАТЬ СОБИРАЕТ АРМИЮ МАГИЧЕСКИХ ТВАРЕЙ".

4. Ремус. Точка отсчета

4. Ремус. Точка отсчета
Луна медленно бледнела, томно закатываясь за ближайшее облако, а Солнце потихоньку расцветало всеми оттенками красного, как самый настоящий огненный цветок. Зверь издал последний, леденящий душу стон, и бессильно упал на землю рядом с кустом жимолости.

Он ушел, а я встал, ежась от холода. Полез за куст и попытался найти там одеяло, которое заботливо припрятал за день до точки отсчета. Нашел через полчаса, основательно продрогнув и чуть не искупавшись в обильной росе. Солнце к тому времени уже выпрыгнуло из-за горизонта и ласково дотрагивалось своими лучиками до всего, что можно было увидеть. Один из таких лучей щелкнул меня по носу, и я невольно чихнул, поморщившись от боли в ребрах.

Мама с отцом сидели на кухне. Отец курил одну сигарету за другой, нервно щелкая по кончику ногтем — пеплом был засеян изрядный участок около пепельницы, но отец, кажется, этого не замечал, как не замечала и мама, невидяще смотрящая в чашку с кофе. Как только я вошел, они оба вскочили, делая вид, что ничего не произошло, и синхронно бросились ко мне.

— Сыночек! — всхлипнула мама. — У тебя лицо ободрано! Царапины глубокие, что произошло, что случилось?

— Все хорошо, — я поднял руку, через силу улыбнувшись — все тело нестерпимо ломило и болело от усталости, и казалось, что я не способен доползти даже до кровати. — В куст колючий влетел, кажется. Плохо это помню, на самом деле. Есть что поесть?

— И ветка этого колючего куста была похожа на чью-то лапу, верно? — мрачно ухмыльнулся отец. — Садись, сейчас будет завтрак. И, увы, спать тебе сегодня не придется — через пару часов выдвигаемся, — он заметил выражение моего лица и похлопал меня по плечу. — Ничего, отоспишься в поезде. Думаю, твои друзья с радостью постерегут твой сон.

— Ага, как же, постерегут они, — пробормотал я весело, учуяв аппетитный запах яичницы. — Скорее, нарочно на мне попрыгают, чтобы я не смел предаваться сну, пока они бодрствуют.

Родители заметно повеселели. Отец поставил турку на огонь и пошел бриться, насвистывая сквозь зубы, а мама принялась поспешно резать хлеб для тостов. Плечи ее подрагивали, но она уже успокаивалась. Я же в очередной раз почувствовал укол вины — отвратительной, вязкой и тягучей вины, которая вспыхнула в моем мозгу ядовитым цветком и немедленно расползлась по венам, заставляя ноги неметь.

Знаете, что забавно? Моего отца зовут Лайелл — с нормандского диалекта это переводится как "волк". Меня зовут Ремус — "вскормленный волком". А фамилия Люпин — "волк" в переводе с латинского. Стоит ли удивляться тому, что мальчик по имени Волк МакВолк оказался, в итоге, оборотнем? Я бы, честно, не стал — да и не буду, слишком долго живу со своей ликантропией.

Согласитесь — не очень приятно, когда в вас живет огромная, волосатая, слюнявая и уродливая скотина, которая просыпается в определенный период времени только для того, чтобы бестолково носиться по горам и долам, в перерывах мечтая кого-нибудь загрызть или укусить. У оборотней, в отличие от обычных волков, сильно развита жажда человеческой крови, особенно в первые часы после перевоплощения. А уж если в момент обращения оборотень был хоть немного голоден — все, тушите свет, он сцапает первое попавшееся теплокровное и сожрет его, урча и чавкая на весь лес.
Один раз, еще на первом курсе, я случайно выскочил в Запретный Лес и сцапал некрупного зайца. До сих пор помню, как его кости хрустели под моими зубами, да как мощный поток теплой крови, железистой и солоноватой, хлынул в мое горло. Когда ты волк, сырое мясо кажется чуть ли не величайшим лакомством на свете — но когда я пришел в себя после этого экзерсиса и почувствовал вкус этой кровавой каши в своем рту, меня долго тошнило и выворачивало. С возрастом я стал относиться к этому спокойнее, но сих пор не могу спокойно смотреть на мясо с кровью и всегда выбираю хорошо прожаренный бифштекс.

Меня ждал мой последний год в Хогвартсе. Вещи были собраны еще несколько дней назад, сову Смитерса мама обещала поймать и запереть заранее, так что волноваться было не о чем, и когда я поднялся к себе с целью принять душ, одеться и выдвигаться уже в Лондон, я не застал ничего сверхъестественного и выбивающегося из шаблона, что я себе нарисовал. Кроме, разве что, филина Леннона, который при виде меня важно распушил перья, и, дождавшись пока я отвяжу письмо, улетел с такой скоростью, будто бы за ним гнались, как минимум, черти.

Дорогой Люпин,
Всего лишь хочу тебе сообщить, что скучаю ужасно. Надеюсь увидеть тебя сегодня в поезде, ну, или, хотя бы, на банкете.
Если же ты и там не появишься, я сочту, что ты коварный изменщик, и уйду жить к Фрэнки Лонгботтому. И когда Эльси меня за это закопает, ты будешь сидеть над моей могилкой и изо всех сил чувствовать стыд, так и знай, твою мать.
Надеюсь, на скорую встречу, и только попробуй не приехать,
Э.

Мне почему-то стало нестерпимо смешно. Девчонка, с которой я встречался с шестого курса включительно, была в своем репертуаре. Фрэнки Лонгботтом закончил школу как раз тогда, когда закончился наш шестой курс, а Алиса Гэмп была его одноклассницей — и уж это моя подружка знала еще лучше чем я. И, кажется, поспать в поезде мне все-таки не удастся, потому что в конце прошлого года мы клятвенно обещали друг другу совершить в поезде что-нибудь крайне безумное — просто для того, чтобы запомнить этот последний год навсегда.

Через несколько часов, когда родители уже стояли на перроне Кингс-Кросс, провожая меня, я отозвал отца в сторону.

— Обнови защитные заклинания на доме, — сказал я ему вполголоса, чтобы не услышала мама. — И не выходите на улицу без надобности в период полнолуния.

— Ты видел заголовки газет? — удивился отец.

Я покачал головой и показал на четыре глубоких царапины на своем лице, едва-едва поджившие и все еще нещадно болящие.

— Рядом с нашим домом получил. И вовсе не об куст — это был чужак, такой, как я. Я услышал его голос, — объяснил я торопливо, и отец напрягся. — Я не знаю, что он там делал, но он чуял вас и пришел именно к вам. Он так и сказал, что вы — его добыча, и только потом попытался убрать с дороги меня.

— Я тебя понял, — отец хлопнул меня по плечу. — И сделаю все возможное для нашей с мамой защиты. Ты тоже себя береги. В неприятности не влезай и веди себя осторожно, хорошо?

— Я постараюсь, — я обнял маму. — Мама, не нервничай и береги себя, ладно?

— Конечно, сыночек, — мама грустно улыбнулась и помахала мне рукой. — Иди, иди, а то тебя уже заждались, видишь?

Я повернулся к поезду и увидел три прилипшие к стеклу мордочки. Сириус и Джеймс, прижав к стеклу Питера, который просто неудачно оказался у них на пути, приоткрыли окошко сверху и глазели на меня, сверкая дурацкими улыбками.

— Мы все в желтой лодке живем! — орали они на весь перрон, по-дурацки гогоча, и я ухмыльнулся — так нелепо это выглядело. — Мы все в желтой лодке живем, в желтой лодке, лодке, ло-о-одке! И Лунатик к нам пришел, тоже в нашей лодке жить!

— С детства с рифмой я дружу, — закончил я их нескладную песенку, и забрался в вагон, помахав родителям на прощание.

Год обещал быть веселым.

@темы: творческая эпилепсия;

---

сумбура псто

Обсуждали с одногруппницей Полиной возраст и самочувствие. Пришли к выводу, что мы еще ого-го, а вот во времена наших предков мы были бы уже старыми девами и вообще бабками на лавочках с кучей детей и внуков. Заодно выяснили, по какой части тела можно выяснить настоящий возраст женщины.
А я вот думала про возраст. Насколько же он относителен, сколько обязанностей накладывает, и, когда смотришь на опыт тех, кто сделал что-то раньше чем ты, это вызывает... недоумение?
Я объясню. Моя мама родила своего старшего сына в двадцать лет. Мне двадцать один, и я не понимаю, каково это - для меня двадцать лет было временем самопознания, учебы, интересных походов и иногда вечеринок, а никак не материнства. Я даже спросила - а ты помнишь тот период, когда ты не была чьей-то мамой? Мама рассмеялась, сказала, что довольно смутно, но помнит, да и вообще, без детей ей было бы скучно.
А я вот еще раскопками занимаюсь, довольно фигурально, конечно, но все-таки. Был у моей бабушки двоюродный брат. Красавец. Умница, первый парень на деревне, учился, все его любили. Грянула война, и он стал рубить врагов в капусту, получил несколько орденов, стал гвардии капитаном. И в январе сорок пятого года, в венгерской деревушке с красивым названием Мелиата, удача изменила ему и он погиб. У меня сохранилась его фотография - единственная из всех - фото его, собственно, похорон (кстати, никогда не пойму идиотской привычки фотографировать похороны.

Зачем

Нахуя?! Будто бы от воспоминаний недостаточно больно!) - и меня, помнится, поразило его лицо. Мальчишечье, безмятежное, гладкое. Беззащитное и мертвое. А ведь он, гвардии капитан, командовал людьми, проявлял храбрость и убивал врагов. И умер в двадцать четыре года. Мне еще будет двадцать четыре, а он навсегда таким останется, навечно, мальчишкой с безмятежным в смерти лицом.
Так вот, про раскопки. Я обратилась к венгерским поисковикам с просьбой хотя бы показать фото захоронения. Венгры перенаправили меня к словацким поисковикам, оказывается, та деревушка теперь на территории Словакии. Словаки ответили, что родственник был перезахоронен на воинском кладбище, и сейчас ищут мне ответ, где конкретно. Потрясающие они все-таки люди. Потрясающие.
Как-то начала за здравие, а кончила за упокой. Ну да ладно.

@темы: жизненный цикл клетки;, меланхолия дохлого лобстера;, прочим между;, размышлизмы тога - куна;, теолологи;

---

Знаете, довольно тяжело быть без кожи и чувствовать каждый взгляд в свою сторону как выстрел. До сих пор такое ощущение, несмотря на роговую броню, которой я обросла за эти годы. Люди думают, что я с ними чересчур откровенна, но черта с два, ребятки - это всего лишь я заговариваю вам зубы, вы ничего обо мне не знаете и знать не будете - я не говорю важных вещей во всеуслышание.
Я хотела написать сюда крутой пост, а слила нытье. Это не означает, что мне не о чем писать - я скоро замутю-таки псто про сиськи, или про что-то веселое, а пока потерпите немного нытья во ф-ленте, хорошо?